Паустовский. Растворивший время - Олег Дмитриевич Трушин

Супругой дяди Коли была Мария Ивановна Высочанская, в девичестве Теннова, выпускница Высших женских курсов в Санкт-Петербурге, с которой он познакомился в годы своей учёбы в Михайловской артиллерийской академии.

Перевод по службе и определил в 1899 году «дядю Колю» на Брянский арсенал, которому он посвятит лучшие годы своего офицерства.

В Брянске семья Николая Григорьевича держалась «очень изолированно», жила «почти затворнической жизнью». Городская публика, в большинстве состоявшая из купцов, торговцев, обывателей, неизвестно чем существовавших, его не радовала{33}. Среди хороших знакомых «две-три семьи офицеров арсенала (также окончивших Михайловскую академию), несколько военных врачей из Петербургской медицинской академии, несколько учителей с университетским образованием»{34}.

Обстановка в семье Высочанских, круг их общения оказывали благотворное влияние на Костю, что было явно на пользу его исковерканной семейными неурядицами душе.

«Я провёл зиму и лето в дружной семье арсенальцев, – впоследствии отметит Паустовский о том периоде. – Мне нравился арсенал, его низкие здания, построенные ещё при Екатерине, дворы, заросшие муравой и заваленные чугунными отливками, сирень у мастерских, цилиндры старых паровых машин, блестевших маслянистой медью, запах спирта в лабораториях, бородатые кузнецы и литейщики и фонтан голубоватой артезианской воды, бившей из-под земли около стены арсенала»{35}.

А вместе с тем были ещё уютные вечера в семейном кругу дяди Коли, общение с его друзьями, походы в театр, рыбалка на Десне и, конечно же, учёба в Брянской гимназии[4], куда Костя был устроен Николаем Григорьевичем.

И всё же все блага дяди-Колиного дома были для Кости Паустовского не более чем как живительный бальзам для юной души, способный пусть и не вылечить глубокую душевную рану, но несколько притупить боль. Память настойчиво тянула в Киев. «Горечь пережитого в Киеве не проходила. Я постоянно вспоминал о маме, об отце…» – отметит Паустовский. Что и говорить, переживания о потерянной семье стоили Паустовскому слишком дорого.

Ещё до окончания третьего класса Брянской гимназии, скорее всего, не надеясь на положительный ответ, Костя напишет письмо в Первую киевскую гимназию своему бывшему классному руководителю – Владимиру Фаддеевичу Субочу, в котором, высказавшись о всём наболевшем, попросится вернуться обратно в свой, уже ставший родным гимназический класс.

Субоч услышит просьбу бывшего своего воспитанника.

Костя не только будет зачислен в Первую киевскую гимназию, но и освобождён от оплаты за обучение.

По сути, это письмо для Кости Паустовского было вызовом самому себе, своему внутреннему состоянию. Словом, оно стало первой ступенью в непреодолимом желании самому построить свою судьбу.

Но как?

Вот этого пока он не знал.

К началу нового учебного года – в начале августа 1907 года Костя Паустовский покинул Брянск. С какими думами он возвращался в родной Киев, мы не знаем.

Но то, что с лёгким сердцем, – это точно.

Начинался новый период его жизни.

«Я смотрю на мир холодно и удивлённо…»

Гимназию Паустовский окончил двадцатилетним. Начало взрослой юности. Время переосмысления ценностей, которым доверяешься в детстве и которые, как бы перерождаясь в сознании, становятся стержнем личности. Время первой любви, дарящей расцвет всего человеческого существа и ощущение бесконечности жизни, её безбрежности. Пора, когда отступают все страхи, даже страх смерти. А самое главное – поиск смысла собственного предназначения.

К этому времени жизнь Кости Паустовского будет ещё весьма спокойной и в ней не будет войны и тех мучительных скитаний, которые с лихвой выпадут на его долю. И всё же романтическое начало его натуры уже крепко преломится сквозь призму восприятия обыденности, такой далёкой от того восторга, с которым он пришёл в этот мир.

Годом раньше, словно оглядываясь вокруг, познавая действительность, отыскивая точку опоры, он запишет в своём дневнике такие волнительные строки: «Я стою по ту сторону жизни, я вырван из неё и смотрю на мир холодно и удивлённо, точно я в первый раз понял его несообразность, измерил глубину его глупости, понял ненужную жестокость жизни»{36}.

Своё третье десятилетие жизни Паустовский начнёт с поражения самому себе, осознавшему своё собственное положение в жизни. И это была стена, которую надлежало преодолеть. А для этого нужно было время. Пройдут годы, и время излечит его душевный «недуг» двадцатилетнего юноши, но так и не подчинив себе.

Возвратившись в Киев, Костя Паустовский первое время жил у брата Бориса, приютившего его в своей комнате доходного дома «Прогресс» на углу Жилянской и Безаковской улиц. Потом Борис помог с обретением собственного «съёмного» жилья, заселив на квартиру к пани Козловской, «маминой знакомой старушке», жившей в Диком переулке, который «терялся в пустырях, заваленных снегом и кучами золы» и «был действительно диким. Он никуда не вёл».

О квартире пани Козловской, нам почти ничего не известно. Знаем только то, что «это была тесная квартирка с липкими от плохой краски полами. Окна выходили в вырубленный сад. В нём осталось всего два-три дерева». У пани Козловской Костя Паустовский проживёт несколько лет – до осени 1911 года, покуда он на последнем годе обучения в гимназии не переселился на улицу Багговутовскую, 9, которая находилась в городском местечке Лукьяновка. В этом доме жила семья тёти по материнской линии – Веры Григорьевны Проскуры. По всей видимости, она была женщиной доброй и отзывчивой, взявшей под свою опеку не только мать – Викентию Ивановну, но и прежнего хозяина дома «старика-виолончелиста Гаттенбергера», который служил кассиром в «…Управлении Юго-Западной железной дороги, а по вечерам играл на виолончели в городском симфоническом оркестре»{37}.

Инициатором переезда во флигель дома в Лукьяновке станет бабушка Викентия Ивановна, души не чаявшая в своём младшем внуке.

Тот самый флигель стоял в саду, возле главного каменного дома. «Во флигеле было четыре маленькие комнаты. В одной жила бабушка, во второй – старый виолончелист Гаттенберг, третью комнату бабушка отвела мне, а четвёртая была холодная, но называлась теплицей. Весь пол в ней был уставлен вазонами с цветами»{38}.

Но не флигель в Лукьяновке и уж тем более не каморка пани Козловской, приютившие нашего героя в сей период жизни, не были для него хранителями сокровенных дум и чаяний, спасением от неприглядной действительности. Они всего лишь дополняли будни, в которых почти всё пространство и время занимала гимназия, ставшая для Кости Паустовского не только вдохновляющей альма-матер, но и домом, пусть и в переносном смысле. Гимназия была спасением от одиночества. Это был тот мир, в котором томились его помыслы о настоящем и будущем. Мир, в котором