Сокровенный Афон - Игумен N

Когда чужой язык становится своим

При нашем «знании» греческого мы могли следить только за структурой службы, но и этого было вполне достаточно, так как Иисусова молитва восполняла все недостающее. Как ни странно, благодаря именно внимательной молитве по четкам при одновременном слышании духовных песнопений на незнакомом языке возникало глубокое ощущение полноценного участия в службе. Во время чтения кафизм все, кто был в храме, откидывали узенькие сидения в стасидиях и усаживались в них, почти исчезая между высокими стойками, поддерживающими подлокотники. В XIX веке русские иноки называли эти своеобразные «кресла для стояния» формами. Они действительно помогают монахам выдерживать многочасовые ночные службы, которые по большим праздникам могут длиться от 9 до 12 часов не прерываясь, чем и оправдывают свое название — «всенощное бдение». Когда устают ноги, высокие подлокотники, на которые можно опереться, значительно облегчают многочасовой молитвенный труд.

Утром, укрепившись молитвой у святынь монастыря, хранящихся в соборном храме, и облобызав Животворящее древо Креста Господня, мы продолжили свой путь в Кари́ес — так по-гречески звучит название афонской столицы. Ветер стих, и мы довольно легко добрались до перевала, где под огромным раскидистым деревом стоит на позеленевшем кирпичном постаменте покосившийся железный крест. У креста — короткий привал. Здесь в единый узелок с разных сторон собираются ниточки дорог и тропинок, в которых можно было бы запутаться, если бы чья-то заботливая рука не поставила на перекрестии деревянный столб с красными фанерными стрелками, торчащими в разные стороны. Отсюда хорошо просматривалась снеговая вершина Афона.

За перевалом дорога круто нырнула под уклон, и вскоре внизу показались первые монашеские домики, которые, пока мы к ним не приблизились, казались издали очень аккуратными. Но стоило подойти поближе, как в глаза бросилась полная безжизненность этих свидетелей былых подвигов их прежних обитателей. Наше появление отметили лишь новые владельцы заброшенных калив — птицы, которые с испуганными криками вылетали из разбитых окон и с чердаков. Какое печальное зрелище — скелеты когда-то прекрасных келий, зияющих пустыми глазницами окон и проломленными куполами домовых церквей!

ГЛАВА 9. АНДРЕЕВСКИЙ СКИТ

*

Наконец, мы достигли равнины, где удобно расположилась крошечная афонская столица, словно орешек в обрамленной зелеными листочками скорлупке. Кстати, ее название — Кари́ес — с греческого переводится, как «орешек». Слева, немного не доходя до Кареи, за кипарисами показались громадные стены-корпуса́, опоясывающие Андреевский скит, и мы свернули на боковую дорожку, которая привела нас к резному каменному порталу главного входа. Под мраморной сенью, в нише, над позеленевшими от па́тины бронзовыми воротами, хорошо сохранилась икона с висящей перед ней лампадой, которую неизвестно когда зажигали в последний раз. Увидев пыльные, покрытые паутиной горельефы бронзовых апостолов на воротах, мы поняли, что сюда давно уже никто не входил. Стучать в ворота было бесполезно, и мы пошли вдоль стены искать другой вход.

Недалеко от центрального входа мы обнаружили в стене небольшой арочный проем с рассевшимися в разные стороны полусгнившими деревянными створками ворот. В сумраке под аркой мой взгляд случайно упал в затянутое паутиной окно сторожки… и я буквально остолбенел от увиденного. Луч солнца из другого окна, выходящего на улицу, вдруг ясно высветил темную каморку привратника, неожиданно отбросив меня на 70 лет назад.

Я словно оказался в другом измерении, в другой эпохе. Там, за стеклом, в мире, давно ушедшем в небытие, стоял у окна стол. Бронзовый подсвечник с оплывшим огарком возвышался над потрепанной псалтирью. Из-под закопченной балки перекрытия свисала старинная керосиновая лампа; в углу на табурете примостился маленький медный самовар с трубой, на подносе — треснутая чашечка. Латунный умывальник начала прошлого века тускло поблескивал гальваническим покрытием, а с ржавого гвоздя свисало ветхое льняное полотенце. Напротив стола, около когда-то белой стены, располагался огромный кованый сундук с откинутой крышкой, в котором горой лежали глиняные афонские красавули, а рядом на полу — пара стоптанных сапог. Зрелище производило жуткое впечатление — казалось, будто привратник только что, всего лишь минуту тому назад, покинул свою привратницкую… Тем временем прошли многие десятилетия. Землю потрясли страшные катаклизмы; рождались, страдали и умирали люди; сгнили ворота и оконные рамы в привратницкой, и все в ней покрылось толстым серым слоем пыли, но ничего не ведающий об этом привратник должен вот-вот вернуться, чтобы допить свой чай из остывшего самовара, который он раздул перед уходом… Глубоко потрясенный этим невероятным зрелищем, я вышел из-под арки во внутренний двор скита.

Яркая зеленая трава на широком дворе и залитые весенним светом красно-белые полосатые стены псевдовизантийского бокового корпуса помогли стряхнуть наваждение. Перед нами возвышалась серая громада Андреевского собора (см. фото 2 на вкладке)— самого большого храма в Греции и на Балканах. В начале ХХ века в скиту проживало до восьми сотен русских монахов и, конечно, обычный для афонских обителей маленький уютный греческий храм не в состоянии был бы вместить даже пятой части молящихся иноков, не считая многочисленных паломников и трудников. От наших монахов из Пантелеимонова монастыря мы уже знали, что в этом долго пустовавшем скиту теперь живут лишь четыре греческих монаха, поскольку на вопрос Кинота Святой Горы — возьмет ли русский монастырь свой скит снова под свою опеку — руководство ответило отказом, сославшись на трудность его восстановления.

Нам очень хотелось приложиться к главе апостола Андрея Первозванного, но для этого нужно было отыскать кого-нибудь из здешних обитателей, кто смог бы открыть нам собор. Пройдя немного вдоль стены огромного многоэтажного братского корпуса, который отделяет внутреннюю часть скита от внешнего мира, мы наткнулись на широкую стеклянную дверь. Постучали и вскоре услышали шарканье старческих ног. Дверь открыл невысокий седой монах со строгим лицом. Оно сделалось еще строже, когда он узнал, что мы — русские. Однако долг гостеприимства заставил его все-таки пригласить нас внутрь корпуса, что он и сделал с явным неудовольствием. За стеклянной дверью прятался, как оказалось, широкий арочный проход, который в глубине заканчивался высокими бронзовыми воротами. Мы поняли, что находимся под аркой главного входа. Старый грек, не скрывая некоторого раздражения, с удивлением расспрашивал — каким образом мы проникли на территорию скита. Несколько ступенек слева под аркой вели внутрь здания. Мы вошли в длинный коридор, а затем — направо, в большую квадратную комнату с двумя изразцовыми печами-голландками и мягкими диванчиками посередине. На лице старого