Традиции & Авангард № 2 (5) 2020 - Литературно-художественный журнал

сладил, покамест избегнув фатальность судьбы.

Кольт под подушку, и не доверяй никому!

Некогда сам он полковником был молодым.

Только удачливым был, и не ровня ему

пес этот мертвый, дерзнувший соперничать с ним.

Ну-ка, в стакан подлечиться плеснем коньяка!

А бунтарей в кандалы, на галеры, в тюрьму!

Самых отпетых на виселицу! И стакан,

выпив, шарахнул под ноги. Мол, быть по сему.

Вход во дворец охраняют гранитные львы.

Их стилизованных морд агрессивен оскал.

Выгнуты витиевато хвостов булавы.

Мимо подножий промаршировала в века

принцев наследных и пришлых сагибов чреда.

Нынешний-то измельчал соискатель, увы.

Ох и нагрянет в родные пампасы беда!

Многим горячим парням не сносить головы.

Бог наш живой – да сияет в предвечности! – лют:

не расстреляет – в застенках сгноит без суда.

Впрочем, и суд что изменит при случае тут?

Ждет напряженная карабинеров страда.

Тех же, кто в дальней провинции скрыться решит,

местные сами мотыгами насмерть забьют,

чтоб не смущали. Уже благодушен и сыт,

вечером выйдет порадоваться на салют

в белом парадном мундире красивый такой…

Петр

Тупым концом копья

подталкивая в спину,

Учителя, ликуя, увели.

Вслед улочка-змея

оград струила глину

и задыхалась в медленной пыли.

А осторожный Петр

за стражниками крался.

Сжималась птахой в каменной горсти

душа, когда народ

навстречу им смеялся:

– Царь Иудейский! Сам себя спаси!

Петр подойти не смел,

бесслезно изнывая,

к тому, кто будет после вознесен.

И яростно хрипел,

прохожих раздвигая,

измученный жарой центурион,

язычник и оплот

дряхлеющего Рима.

Безумствовала, весело скривив

разноплеменный рот,

чернь Иерусалима.

Петр прятался в сухой тени олив

и вздрагивал, когда

Учитель спотыкался.

Душистый шелест умершего дня

вдоль городских оград

в густой листве метался.

– Ты трижды отречешься от меня!

Но Петр еще не знал,

что скажет: «Я не знаю…»

В плащ плотно заворачивался свой,

болезненно дрожал

и горбился по краю

истертой и горячей мостовой.

Шум площадной затих.

Безмолвно и бездонно

раскрыли пасть ворота за углом.

Что ж ангелов слепых

двенадцать легионов

бездействуют в пространстве золотом?

Зови ж его, зови!

Тяни бесстыдно руки,

лови залитый кровью милый взгляд.

Есть мера для любви —

отчаянье разлуки, твой,

виноградарь, спелый виноград.

Канта Ибрагимов

Канта Ибрагимов – писатель, доктор экономических наук, профессор, академик Академии наук Чеченской Республики, лауреат Государственной премии Российской Федерации в области литературы и искусства. Автор романов «Прошедшие войны», «Седой Кавказ», «Учитель истории», «Сказка Востока», «Дом проблем», «Академик Петр Захаров». Живет в Грозном.

Детский мир

Фрагмент романа

Второй день, как и первый, начался с рева и зова родителей. Однако вскоре это прошло, желудочек потребовал свое. Он поел все, что можно было поесть, даже хлеб после мышей. Набравшись сил, он стал впервые действовать – бил во входную дверь, надеясь, что кто- то услышит. Устав, он направился в другую сторону – к окну. Да, здесь табу – отец с самого детства его учил, что к окну подходить нельзя – выпадет, а еще спички трогать нельзя, а то мог бы он, как ему кажется, и печь затопить. После обеда, ближе к вечеру, он нашел в шкафу много конфет, печенья, даже варенье. От этого его настроение значительно улучшилось, и его даже потянуло играть в машину. Но это было недолго. К сумеркам он вновь заревел, вновь стучал в дверь, и вновь жара была невыносимая, и он, помня, что к окну подходить нельзя, все же вспомнил, как отец легко резал ножом клеенку.

Свежий воздух ворвался как благодать, и он, позабыв обо всем, бросился к окну, а оттуда – шум жизни, шум города.

– Папа, мама! – даже сильнее прежнего кричал он на улицу, но жилье ныне находилось на отшибе, люди крайне редко сюда заглядывают, а проезд транспорта и вовсе перекрыт.

Ночь отогнала его от окна, и тут он нарушил еще один запрет – зажег свечу. Но кричать не смел, залез под одеяло, и только личико наружу, пока свеча на печи полностью не догорела, вглядывался в нее, думая, что из огня родители появятся, а как огонь погас, он не как прежде, а тихо-тихо заскулил, поглубже укрылся и только изредка звал: «Папа! Мама! Вы ведь обещали вернуться! Почему не забрали меня?»

Вторая ночь оказалась плачевнее во всех отношениях – он не только вспотел, но и испачкал постель. Это его очень расстроило, ведь его всегда хвалили за аккуратность. Он хотел было навести порядок, даже постирать, в итоге испачкал и ванную, да еще истратил ведро воды. А к этому еще одна напасть: он стал часто бегать в туалет. Вновь ел сладости, и его даже вырвало.

К обеду ему стало совсем плохо, заболел животик, и, несмотря на жару, было очень холодно, ломило мышцы. Совсем тихо, жалостливо скуля, он лег на диван и, корчась на нем, все звал мать и отца. И теперь просил только одного – воды!

Проснулся он ночью от нестерпимой жажды. Кругом – гробовая тишина и темнота, и лишь в туалете, где вода, что-то изредка копошится, наверняка крыса, и он все не решался туда пойти. А жажда тянет, голова и живот болят, и он уже было встал, как вдруг с улицы послышались шум, крик, выстрел, а потом очередь, взрыв – и еще взрыв, совсем рядом, так, что вся комната озарилась. И как начался ни с того ни с сего этот шум, так же и оборвался – и снова тишина, и даже твари разбежались, а он долго ждал, вслушивался и, когда понял, что шорохов вроде нет, осторожно, на ощупь, двинулся в ванную. Долго искал кружку, а потом жадно, причмокивая, пил эту и без того несвежую, уже пропахшую чем угодно сунженскую воду.

На следующее утро он проснулся поздно, весь в жиже, а вокруг роится новая живность – жужжат мухи, стены все в