Александр I - Сергей Эдуардович Цветков

— Не говорите о союзниках, их нет более.

Талейрана чрезвычайно обрадовало это открытие. Он сразу взял инициативу в свои руки.

— Однако здесь есть люди, которые должны быть таковыми, — заметил французский дипломат. — Как у вас хватает храбрости образовывать из России какой-то пояс вокруг ваших важнейших владений — Венгрии и Чехии? Я никогда не соглашусь, чтобы владения саксонского короля передали Пруссии вместе с Люксембургом и Майнцем в придачу. Тем менее я допущу, чтобы Россия перешла Вислу, имела бы в Европе сорок четыре миллиона подданных и границу на Одере.

Меттерних ответил откровенностью за откровенность. Взяв Талейрана под руку, он сказал:

— Мы менее расходимся с вами, чем вы полагаете. Я обещаю вам, что Пруссия не получит ни Люксембурга, ни Майнца. Мы также вовсе не желаем, чтобы Россия увеличивалась сверх меры. Что касается Саксонии, то мы употребим все усилия, чтобы сохранить, по крайней мере, часть ее.

Талейран добился своего. С этого момента вместо противостояния «союзники — Франция» возникла новая комбинация: «Франция, Австрия, Англия — против России и Пруссии». При этом Талейран проявлял неуступчивость в отношении требований как России, так и Пруссии, лорд Кэстльри считал единственно важным вопросом польский и желал привлечь к союзу Пруссию за счет саксонских и польских земель, а Меттерних раздавал обещания всем, стремясь лишь к увеличению владений Австрии в Германии, на Балканах и в Италии. Парадокс ситуации заключался в том, что все требования Александра могли быть легко улажены в союзе с Наполеоном, который при необходимости умел отдавать то, что ему не принадлежало; теперь же царю приходилось иметь дело не с одним, а со множеством крупных и мелких честолюбий, удовлетворить которые не представлялось возможным. Поэтому не случайно Александр все чаще обращался к наполеоновскому языку: «У меня в Варшавском герцогстве двести тысяч солдат. Пусть попробуют отобрать его у меня. Король прусский будет королем прусским и саксонским так же, как я буду императором всероссийским и королем польским».

Царь готов был простить Талейрану его интриги — в конце концов он действовал так, как должен был действовать, но не прощал их Меттерниху, считая их предательством. Накапливавшееся в нем раздражение против австрийского министра наконец прорвалось наружу. Талейран с удовольствием сообщил Людовику о скандале, произошедшем 19 октября: «Император Александр имел с г. Меттернихом разговор, в котором, как утверждают, он обращался с этим министром с таким высокомерием и резкостью выражений, которые могли бы показаться чрезвычайными даже в отношении одного из его слуг. Меттерних сказал ему относительно Польши, что если речь идет о создании таковой, то они (австрийцы. — С. Ц.) сами могли бы сделать это. Император не только назвал это замечание неуместным и неприличным, но даже увлекся до того, что сказал, что он, Меттерних, единственный человек в Австрии, который позволяет себе столь мятежный тон… Меттерних вышел после этой беседы в таком состоянии, в каком близкие ему люди никогда его не видели».

Но ссора этим не ограничилась. Вскоре в разговоре с прусским уполномоченным Гарденбергом Меттерних дал понять, что Александр больше заботиться о Польше, чем о Саксонии. Пруссак прямо осведомился у Александра, так ли это, не скрыв источник, откуда он почерпнул свои опасения. Возмущенный Александр в гневе отправился прямо к императору Францу и заявил ему, что, считая себя лично оскорбленным Меттернихом, намеревается вызвать его на дуэль. Озадаченный Франц ответил, что если царь настаивает на этом, то его министр, конечно, даст ему удовлетворение, но вообще-то им не мешает предварительно объясниться. Меттерних, немедленно вызванный к обоим государям, постарался оправдаться тем, что глуховатый Гарденберг неправильно его понял. Александр скрепя сердце принял его объяснения, но не простил его и перестал появляться на балах и вечеринках, которые устраивал австрийский министр; на ежедневных приемах в венском обществе оба делали вид, будто не замечают друг друга.

«Легитимизм» делал свое дело и, кстати сказать, приносил его защитнику хороший доход: «униженные и оскорбленные» заплатили Талейрану за улаживание своих дел около 15 миллионов франков.

***

Время шло, а открытие конгресса все откладывалось. Зато светская жизнь шла полным ходом, не зная ни затруднений, ни заминок. На вопрос вновь прибывших, как идут дела на конгрессе, венцы отвечали летучими словами известного остряка князя де Линя: «Конгресс танцует, но не двигается с места. Здесь впервые можно наблюдать странную вещь: развлечения приводят к миру». В октябре венские газеты не напечатали ни одной статьи о работе конгресса, но в каждом номере неизменно публиковался отчет об увеселениях минувшего дня.

Гофбург во время празднеств превращался в чарующую сказку. Коридоры и арки украшались тропическими растениями из оранжереи. Зала редутов, предназначенная для танцев, убиралась цветами, с тонко подобранными красками и ароматом, каждый раз обивалась новыми шелковыми обоями с серебряными бордюрами и обставлялась мебелью, обитой бархатом и богато позолоченной. Восемь тысяч свечей ослепительно сияли, тысячекратно отражаясь в зеркалах, жарким огнем горели на позолоте. Оркестры, искусно скрытые за зеленью, играли полонезы и вальсы. Для царственных особ устраивалась особая эстрада, убранная знаменами и штандартами, обитая белым шелком с серебряной бахромой по краям.

Более унылы и однообразны были празднества в зале Манежа: монархи прогуливались под звуки полонеза, предлагая руку дамам, которых удостоили своим вниманием. Это шествие в темпе несколько ускоренного andante вошло в традицию со времен знаменитой процессии знати на коронации Генриха III и подражало образцовым «выходам» дореволюционного французского двора.

Народ довольствовался легкой музыкой на воздухе, в саду Аутгартен, чей вход украшала надпись, сделанная по приказу императора Иосифа II: «Место сие посвящено народу почитателем его».

В пятнадцати салонах первых красавиц Европы пятнадцать оркестров ежедневно услаждали слух гостей популярными мелодиями (только в салоне леди Кэстльри предпочитали двух слепых итальянцев — гитару и скрипку). Здесь говорили о делах конгресса, но главной темой были сплетни, сплетни, сплетни…

Русский царь в черном домино и без маски танцует среди шумной толпы, и демократ Эйнар шокирован подобным отсутствием достоинства у монарха. Правда, его демократическое сердце смягчается, когда Александр приглашает танцевать его супругу.

Балерина м-ль Эмэ неловко упала, и, чтобы осведомиться о ее здоровье, Александр послал к ней сановника, кавалера орденов св. Анны и св. Владимира. В высшем свете осудили подобное отсутствие такта по отношению к женщине, не являющейся хотя бы его любовницей.

Главное на унылых приемах у английского уполномоченного — ужин, после которого можно услышать плохонькую скрипку и гитару. Но самого лорда Кэстльри эти звуки чаруют. Прислонившись к стене, он заслушивается до того, что не отвечает