Евреи в России: XIX век - Генрих Борисович Слиозберг

называемое референдарство и затем асессорство. Только после того, как аспирант в качестве референдария в разных судебных местах, даже у нотариуса, прошел постепенно разные стадии судебной службы и в качестве асессора исполнял некоторые должности по магистратуре, он может поступить в число адвокатов. Нет института патронажа для стажиеров. Его нет и во Франции. Там личный патронат заменяется участием в так называемых conferences, собраниях молодых адвокатов, под руководством лиц, назначенных для этого batonnier, то есть главой адвокатуры при данной апелляционной палате. У нас же в России по окончании университета молодой человек, не имеющий никакой практической подготовки и снабженный весьма слабым теоретическим багажом, должен был поступить на выучку к какому-нибудь присяжному поверенному, считаясь его помощником в течение пяти лет. Институт помощников присяжных поверенных введен был одновременно с институтом присяжных поверенных, когда объявились охотники поступить в число первых, но не было достаточного числа последних. Ни о каком фактическом состоянии помощником, за редкими исключениями, не было и речи; зачисление в помощники к тому или другому адвокату с самого начала строительства нашей адвокатуры превратилось как бы в формальность — никаких отношений, связующих так называемого патрона с его помощником, никогда не существовало; первый не руководил, а второй не помогал. Уже в конце восьмидесятых годов в Петербурге почти не было адвокатов, за исключением двух-трех, у которых молодые люди могли бы работать в качестве их сотрудников, под непосредственным их руководством. Я поэтому и не прилагал особых усилий к тому, чтобы зачислиться в помощники к какому-нибудь «князю по адвокатуре». Впрочем, если бы я и имел такое желание, то едва ли мог бы его осуществить за отсутствием каких бы то ни было рекомендаций или протекций. Рекомендация же профессоров мне казалась, как я, впрочем, и не ошибся, не имеющей большой ценности у практиков-адвокатов, — покровительство богатого клиента в этом отношении значило бы гораздо больше. Я причислился в помощники к присяжному поверенному А.М. Бриллианту. С семьею Бриллиант я был знаком еще студентом. Она состояла из глубокого старика, главы семьи, который почти всю свою жизнь провел в службе при делах барона Гинцбурга и ко времени моего знакомства с этой семьей доживал свой век. Среди сыновей его был один, Александр Моисеевич, присяжный поверенный, человек высоких нравственных качеств, пользовавшийся среди знающих его репутацией в высшей степени корректного адвоката, с небольшой, но достаточной практикой в средних коммерческих кругах; он состоял юрисконсультом одной железной дороги. Отличительная черта его как человека и адвоката была необычайная скромность и непритязательность.

Другой член этой семьи, Семен Бриллиант, был молодой человек, к несчастью, сбившийся с ровной колеи и поэтому оставшийся без всякой определенной карьеры; но он, почти сверстник мой, был одним из редко литературно образованных людей в Петербурге. Обладая недюжинными способностями, он, при некоторой самодисциплине, несомненно занял бы видное положение в литературе. Это был человек необычайной доброты: всю свою энергию и время он затрачивал на вечное исполнение чужих поручений, приискание занятий для нуждающихся, покровительства всякого рода неудачным молодым и немолодым талантам. Всегда занятый чужими интересами, он не заботился о своей судьбе и так и растратил свои природные дарования, не сосредоточившись ни на чем.

В литературных кругах, где С.М. Бриллиант вращался, его фигура была известна многим. Он всегда носился с планами работ по вопросам, имевшим действительно большой интерес. Но, к сожалению, никогда он этих работ не осуществлял, отвлекаясь хлопотами по устройству разных начинающих талантов. Он составлял биографии Крылова и Микеланджело для издательства Павленкова[214], — обе имели успех, показали дарование, которое могло бы быть развито, если бы его способностям соответствовала, хотя бы в некоторой степени, его энергия. Ее-то именно и недоставало. Так и прожил он свою жизнь в вечных предположениях об осуществлении планов, которых так и не успел осуществить. Незадолго перед началом войны он очутился в Швейцарии для изучения чего-то, чего опять-таки не изучил. Все годы войны провел в ужасном положении эмигранта. Политикой он не занимался. По окончании войны он остался на положении беженца. По приезде в Париж Бриллиант предался пропагандированию идей знаменитого Куэ, выработал какую-то теорию внушения и самовнушения. Но и на этот раз никакой работы не осуществил, ограничившись разговорами и собиранием материалов. Конечно, пришлось ему жить в тяжелых условиях; впрочем, он всю жизнь провел почти в нужде. На 72-м году он умер, разбитый, больной старик; до конца искал покровителей занимавшей его идеи и их не нашел и скончался в 1930 году в госпитале Ротшильда. Так ушла жизнь бесконечно доброго, талантливого человека с большим образованием и с несравненными моральными качествами.

Я его высоко ценил, и сближение с ним привело к сближению с семьей Бриллиант; в частности, с присяжным поверенным Александром Моисеевичем, который охотно согласился зачислить меня в помощники. Это причисление было, конечно, чисто формальным — никакого руководства от него я не получал и не мог ожидать, и, само собой разумеется, соответственно с этим мой патрон не ждал и от меня какой-либо помощи при ведении его дел. На вступление в число адвокатов я, впрочем, смотрел как на дело, не имеющее решающего значения. Я все еще рассчитывал, что по окончании магистерского экзамена удастся мне вступить на путь академической карьеры по кафедре уголовного права.

Постановка дела подготовки молодых ученых к профессорству в то время не отличалась от постановки последнего времени и представлялась глубоко неудовлетворительной. Чтобы занять кафедру, необходимо было прежде всего выдержать экзамен на степень магистра прав по специальной научной области. Самое магистерское испытание не имело определенной программы; все дело зависело от усмотрения профессора или профессоров, занимающих кафедру по данной специальности. Не исключалась возможность, что серьезно подготовленный молодой ученый будет провален на экзамене на звание магистра, а другой, малоподготовленный, но пользующийся покровительством данного профессора, может выдержать испытание с успехом. Самый экзамен заключался в участии, в присутствии всех профессоров факультета, в коллоквиуме на тему, одобренную факультетом. Некоторые профессора требовали полного знакомства со всей литературой бывшей, настоящей, и если бы это было возможно, то и будущей; и, конечно, исчерпывающего знакомства с трудами, касающимися той темы, на которую сам экзаменатор писал в свое время диссертацию, магистерскую или докторскую. Другие составляли специальный список тех сочинений, которые магистрант должен изучить для того, чтобы пройти искус с успехом. На других факультетах ни того, ни другого не делалось, и экзамен поставлен был вне всяких рамок, являясь делом личного усмотрения специалиста-профессора. Мой магистрантский экзамен отнял у меня время с осени 1888 года до весны 1889 года.