Сибирь, союзники и Колчак. Поворотный момент русской истории. 1918—1920 гг. Впечатления и мысли члена Омского правительства - Георгий Константинович Гинс

многочисленными и разнообразными обязательными постановлениями, которые каждым начальником на местах издаются на свой страх и по собственному разумению. Как военное положение, так и детище его – система обязательных постановлений – являются во многих случаях прямой государственной необходимостью, ибо вызываются заботой правительства об охране государственного порядка и общественного спокойствия. Но недостаток нашей системы заключается в том, что почти бездействовал механизм, предупреждающий постановления незакономерные, и совершенно отсутствовал орган, отсеивающий постановления нецелесообразные. В обоих направлениях и сосредоточилась работа министра юстиции. Прежде всего нужно было обеспечить генерал-прокурору возможно большую степень осведомления обо всех тех обязательных постановлениях, которые издаются местными начальниками.

Чтобы внести планомерность и целесообразность в исключительно важную деятельность местных начальников, применяющих военное положение, потребовалось создать новое учреждение – Комитет обеспечения законности и порядка.

Мысль об этом комитете родилась при изучении того порядка, каким применяется исключительное положение на местах. Никакой, в сущности, орган не руководит деятельностью тех военных и гражданских начальников, которые осуществляют военное положение. Поэтому в их действиях зачастую не хватает ни единства, ни планомерности, ни последовательности, ни сосредоточенности. В одной губернии запрещается то, что разрешается в другой. Меры, по существу правильные, применяются в нецелесообразной форме. Мера, удачная по идее, становится неудачной, потому что она применяется только в одной местности и о ней не ведают в соседней. Военный начальник, охраняющий на месте государственный порядок и общественное спокойствие, не подчинен министру внутренних дел. Гражданский начальник, применяющий военное положение, не подчинен военному министру. И ни тот ни другой не подчинены министру юстиции. Таким образом, нет министра, на котором лежала бы обязанность и возможность давать общее руководство той ответственной работе, которая совершается на местах в порядке временного положения. Совету министров в целом нести эту работу невозможно.

Вот почему родилась мысль объединить этих трех министров: военного, внутренних дел и юстиции – и сосредоточить в руках комитета, составленного из этих трех министров, высшее руководство и надзор за действиями всех гражданских и военных начальников, применяющих исключительное положение. Совет министров одобрил эту идею. Верховный правитель утвердил эту меру, и таким образом возник комитет обеспечения, порядка и законности под председательством министра юстиции.

Оценивая деятельность Тельберга, я лично нахожу, что сделанного им было недостаточно. Общий характер его распоряжений таков: «Повелеваем законности быть». Он не обеспечил свой судебный персонал настолько, чтобы сделать его независимым от материальных забот. Даже сенаторы искали побочных заработков и не сосредотачивали своего внимания целиком на своей непосредственной деятельности.

В уголовном процессе скрывались пороки, которые дискредитировали суд в глазах военных властей и заставляли применять военные меры. Страшная медлительность парализовала правосудие. Здесь нужны были проницательность и смелое творчество. Даже законы о военном положении оставались в хаотическом состоянии.

Наконец, деревня нуждалась хоть в каком-нибудь суде, а Тельберг не давал ей ничего, задержав введение волостных судов.

Видно было, что он творит по-профессорски, исходя из теории, а надо было творить, исходя из опыта жизни. Комитет законности рассмотрел сто обязательных постановлений, но он не привлек к ответственности ни одного крупного правонарушителя, не обрушился ни на одно из гнезд беззакония.

Можно ли было требовать гражданского мужества от прокуратуры, когда его не хватало в центре? Люди «законности» собирались и, покуривая папиросы, отменяли обязательные постановления, а Сенат ждал, когда к нему поступят дела. Никто не боролся, ни у кого не было смелости.

Некоторые выводы

Ответить на некоторые вопросы я сам не мог бы по недостатку знания и понимания. Этого мог требовать председатель только от министров. Но если они не отвечали, что тогда?

Я не присутствовал при докладе министров председателю и не мог бы присутствовать, даже если бы он меня специально приглашал: не хватало времени. А между тем руководство, советы, объединение работы должны были быть.

Экономическое совещание было полезно в своей области, но его компетенция была ограниченна. Невольно напрашивалась мысль: «Надо поскорее расширить и его состав, и его функции».

Борьба за законность шла бы успешнее при возможности гласного предъявления запросов в совещании. На эту сторону с полной справедливостью напирали члены Экономического совещания, добиваясь его преобразования.

Что же задерживало преобразование?

В августе было принято предложение Белоруссова о созыве представителей различных общественных групп для рассмотрения его проекта избирательного закона в Учредительное собрание. В то же приблизительно время прошел закон Пепеляева о совете по делам местного хозяйства, также с широким участием представителей самоуправлений.

Почва была подготовлена. Но дело портило само Экономическое совещание.

После июльского приема члены Государственного экономического совещания решили приступить к разработке положения о Государственном совещании, не дожидаясь инициативы Совета министров. Во второй половине августа проект был готов, и опять была избрана делегация к Верховному правителю.

Проект в общих чертах казался мне приемлемым, и я готов был оказать содействие приему делегации.

Но когда чиновник, заведовавший приемами, докладывал о делегации Экономического совещания, у адмирала был как раз один видный генерал, который имел превратное представление о деятельности совещания. Он сказал: «Этих господ следовало бы не принимать, а повесить».

В приеме делегации было отказано, и, когда я подымал о ней вопрос, адмирал терял самообладание и буквально кричал, что, когда армия разбита, его интересует белье, а не парламенты. Передавать такие интимные подробности я не мог, уходить в отставку тоже не мог, не только как мобилизованный, но и потому, что адмирал никаких отставок во время неудач не принимал. Оставалось принять вину на себя.

Экономическое совещание неосновательно заподозрило меня в противодействии приему делегации. Отношения наши стали портиться.

Между тем Верховного правителя кто-то систематически настраивал против совещания. Адмирал считал все частные совещания заговорами. Он знал о них большие подробности, чем я, и особенно не любил Кроля, которого считал лидером оппозиции. Большого труда стоило мне убедить адмирала, что никакого заговора нет, что поругивают в совещании правительство в той мере, в какой оно этого заслуживает, что Кроль вовсе не опасный человек.

Хуже всего было то, что адмирал постоянно уезжал на фронт. В те два-три дня, которые он проводил в Омске, его так заваливали срочными докладами, что не было возможности обстоятельно поговорить. Но откладывать дело до бесконечности тоже было невозможно.

Героическое средство

Совет Верховного правителя продолжал действовать, правда, за отъездами адмирала с большими перерывами. Я решил добиться созыва всего Совета министров, надеясь, что здесь-то мы разрешим наболевшие вопросы.

А их было много.

У меня сложилась привычка перед ответственными заседаниями набрасывать на клочках бумаги план или тезисы. Среди сохранившихся бумаг я нашел записку, написанную карандашом на четвертушке, с заголовком: «Необходимо совместное заседание».