Корфу - Владимир Виленович Шигин

Вдалеке раздался пушечный выстрел.

– Никак кто-то из наших бедственный сигнал подает? – тревожно глянул на командира Васильев.

Шостак долго всматривался в мутную пелену дождя.

– Никак «Богоявление Господне»! Прикажи править на него. Может, чем и поможем Антону Павловичу.

А линейному кораблю «Богоявление Господне» действительно приходилось нелегко. Корпус старого линкора был столь ветх, что не помог даже ремонт на Корфу, где кое-что подлатали. Ушаков вообще сомневался, стоит ли брать корабль с собой, но Алексиано настоял, что дойдет и вот теперь он из последних сил боролся за жизнь команды и своего корабля.

Держась за планширь, Алексиано с тревогой наблюдал, как лупят в борт штормовые волны, да выслушивал доклады о высоте воды в трюме. Под напором ветра дрожали натянутые снасти, эта дрожь передавалась и людям, вызывая какую-то необъяснимую тревогу. Пока «Богоявление» еще держится, но что будет через час-другой, один бог ведает. Вот под ударом огромной волны линейный корабль глубоко просел в волну, как какой-то деревянный обрубок. Водяные валы уже не набегали один за другим, а били непрерывно. Каждый из этих ударов мог оказаться последним. Корпус давным-давно не скрипел, а только натужно стонал. Потоки воды не успевали сходить со шкафута, и «Богоявление» все время находился в полупогруженном состоянии. Одна волна еще не успевала схлынуть, как захлестывала вторая, третья…

Вода в трюме поднялась уже свыше 80 дюймов! Это был последний возможный предел, а она все пребывала и пребывала. Линейный корабль уже фактически тонул, отчаянно цепляясь за жизнь, как живое существо.

Помпы работали на пределе, матросы давно выбились из сил. По этой причине к ним становились уже и писари с боцманами и офицеры. Помимо помп в ход шли ушата и ведра, но толку от всего этого было немного.

Судя по всему, волны выбили гнилые доски обшивки, и через образовавшиеся дыры в трюм хлестала вода. Помимо этого, были сломаны толстенные бимсы и несколько шпангоутов. Завести же пластырь и прикрыть пробоины в таких условиях было делом не мыслимым. Оставалось одно – уповать на Всевышнего и его милость к погибающим на морских хлябях. Старший офицер советовал выбросить за борт пушки, но Алексиано на этот крайний шаг все не решался. Для командира корабля лишиться пушек – это то же, что солдату потерять ружье.

Вскоре к «Богоявлению» подвернул «Григория Великия Армения», срывая голос, капитан II ранга Шостак кричал в медный рупор:

– Алло! Нужна ли моя помощь! Могу спустить барказ и перевезти к себе команду!

– Спасибо, Иван Андреевич! У меня топит трюм. Пока кое-как справляюсь, но дальше не знаю.

– Хорошо! – донеслось с фрегата. – Я буду, по возможности, держаться рядом!

26 октября 1800 года эскадра адмирала Ушакова, несмотря на крепкий ветер, торжественно выступила в Севастопольскую бухту. С равелинов ее приветствовали дружным салютом. Берега были обсыпаны людьми, встречать героев Средиземного моря вышел весь город. Передовым вошел в бухту и бросил якорь флагманский «Святой Павел». За ним остальные девять линейных кораблей, фрегаты и авизо. Заходили красиво, почти не сбавляя парусов, также лихо гасили ход и бросали якоря.

На следующий день подошли и отставшие корабли «Богоявление Господне», «Святой Петр» и требака «Константин». Алексиано из-за критического состояния своего корабля сразу же начал свозить на берег пушки. На «Богоявление Господне» тут же прибыли корабельные мастера, и вскоре корабль был поставлен в док.

– Благодарю тебя, Антон Павлович, что сберег корабль! – обнял Ушаков при встрече измученного Алексиано.

Офицеры и матросы сходили на берег, где их уже столько времени в тревоге ждали родные. Вернулись, увы, не все. Могилой храбрецам стали острова Ионии и земля Италии, волны Тирренского и Адриатического морей… Ну, а те, кто остался жив, были счастливы. Позади тяжелейшее плавание и война, впереди же целая жизнь!

В те дни в Севастопольских трактирах на Екатерининской и на Большой Морской офицерская молодежь под душистое крымское вино распевала только что сочиненные куплеты:

Ушакову нашему в честь мы песню поем! Звучнее греми наша лира!

Ура! Выше рюмки! Мы пьем за здравье отца-командира!

Пройдут чередою года, судьба разлучит нас, быть может.

Но дружбы – ни что, никогда из сердца изгладить не может.

И если случится, что мы опять встретим старого друга

Близь милой, любимой жены, отцом средь семейного круга,

Ему крепко руку пожмем, про молодость вспомним былую.

И рюмки, наполнив вином, споем нашу песнь морскую!

У самого же Ушакова впереди была утомительная работа по составлению всевозможных отчетных бумаг, освидельствования кораблей и судов, и подготовки следующей морской кампании. Жизнь не стояла на месте, и впереди Черноморский флот ждали новые плавания и походы.

* * *

Донесения адмирала Ушакова о наглом и вызывающем поведении австрийцев под Анконой, об их позорной трусости под Генуей поступили в царский кабинет одновременно с донесениями о таком же отношении Вены к Суворову в Италии и об их предательском поведении во время швейцарского похода. Все это складывалось в довольно мрачную картину. Последней каплей, подвинувшей Павла на разрыв союза с Англией и Австрией, стали известия о бедственном положении русских десантных войск, брошенных англичанами на островах Джерси и Генси. Выход России из второй коалиции назрел окончательно. Психологически и политически он становился неизбежным еще до того, как в Петербург пришли известия о внезапном возвращении Бонапарта из Египта, о последовавшем спустя три недели после этого события низвержении директории и установлении во Франции суровой военной диктатуры первого консула. Все эти новости заставили Павла и его советчика Ростопчина думать об изменении внешней политики. До дружбы с Парижем было пока еще далеко, но полный разрыв с Австрией, а затем и с Англией был уже предрешен.

По иронии судьбы Бонапарт пришел к власти во Франции почти день в день с выходом России из антифранцузской коалиции. Известия о перевороте 18 брюмера пришли в Петербург одновременно с последними новостями заканчивающейся войны.

22 октября император Павел отправил императору Францу письмо о прекращении совместных боевых действий, а уже 10 ноября произошел государственный переворот в Париже. Спустя еще десять дней Павел еще раз подтвердил выход из коалиции в письме к Суворову.

Английский посол в Петербурге Уитворт, узнав об изменении в российской политики, в сердцах публично заявил:

– Русский император явно не в своем уме!

Узнав об этой выходке, Павел Первый потребовал от Лондона немедленно отозвать своего посла Уитворта. Павел будто предчувствовал, какую страшную роль сыграет этот человек в его