Война и право после 1945 г. - Джеффри Бест

критериев, которые уже давно подразумевались в законодательстве, действующем в международных войнах. Способы участия были аналогичными; они с необходимостью различались в частностях, но функциональные роли были идентичны. Например, в то время как гражданские лица стран, вовлеченных в «обычные» вооруженные конфликты, занимались поддержанием дорог и железнодорожных путей в надлежащем состоянии, водили грузовики и поезда и выполняли другие виды работ, благодаря которым сырье и материалы продолжали поступать на военные заводы, а готовая продукция продолжала отгружаться, гражданские лица стран, вовлеченных в повстанческие войны, строили и поддерживали дороги, которые вели к местам боев, и сами перевозили большую часть военных запасов. В то время как первые всегда проявляли бдительность в отношении потенциальных шпионов, работали на телефонных станциях и в типографиях, являвшихся частью разведывательной и информационной системы своих стран, последние следили за передвижениями враждебных войск и в ходе своих собственных перемещений передавали информацию тем, кто мог ее использовать в военных целях.

Это сравнение показательно и в другом отношении. В обеих ситуациях гражданское население может расходиться во мнениях с властями, которые претендуют на то, что воюют ради его интересов. В авторитарных и тоталитарных государствах (в той степени, в какой между ними существует реальное различие) позиция властей заключается в решительном отрицании существования несогласных с его политикой посредством массированных PR-кампаний, пропаганды, манипулирования общественным мнением и репрессий. В демократических государствах не так легко преодолеть эти трудности. В этом убедились на своем опыте военные власти Франции, а затем и США. Французская армия восприняла как измену антивоенные выступления в своей стране сначала против войны в Индокитае, а затем против войны в Алжире. Американскую военную элиту до сих пор преследуют воспоминания о массовых выступлениях против войны во Вьетнаме. Американские вооруженные силы никогда в будущем не предпримут с легкостью сколь-нибудь существенных военных операций за океаном, если только не будут твердо уверены в том, что, как бы плохо ни развивалась там ситуация, народ их собственной страны не откажет им в поддержке. Опытом пока не проверено, какой масштаб открытых антивоенных протестов и общественной активности и какую меру простого равнодушия может вынести демократия, подвергшаяся опасности. Принцип отказа от военной службы по причине убеждений сам по себе может быть оспорен на основании убеждений, и нельзя сказать, что усилия, предпринимаемые в настоящее время по включению его в растущий перечень прав человека, не вызывают никаких возражений. Но независимо от того, насколько трудной может быть судьба отказавшихся от службы по причине убеждений и по иным причинам в демократических государствах, и независимо от того, насколько тяжелой должна быть жизнь таких людей в полицейских государствах, непохоже, чтобы она была хуже той, которая ожидает их миролюбивых «коллег» в местах, где кнут находится в руках у повстанцев. Насилие против лиц, которые не проявляют готовности поддерживать повстанческие движения, часто бывает столь масштабным и жестоким, что это служит еще одним доводом в пользу того, что превратности судьбы, сопровождающие жизнь почти при любом регулярном правительстве, все же предпочтительнее тех опасностей, которые ожидают людей в условиях любых восстаний против этого режима.

Сказанным не исчерпывается параллелизм этих двух ситуаций. В военное время судьбы мирных жителей в условиях регулярного правительства также могут быть очень тяжелыми. Международное сообщество с 1945 г. начало теоретически вооружаться, чтобы получить полномочия вмешиваться в политику тех государств, которые плохо относятся к своему гражданскому населению; окончание «холодной войны» вдохновило на то, чтобы испробовать эти полномочия на практике. Это почувствовал на себе Ирак в конце 1990-х годов, и если реакция на события 1992 г. в бывшей Югославии может служить свидетельством, то эти полномочия сегодня толкуются некоторыми как средство оправдания интервенции в интересах гражданского населения, пострадавшего от жестокостей, чинимых бандами повстанцев. С оценками дело обстоит так же, как с интервенцией. Если причины, побудившие государства взяться за оружие, могут признаваться международным сообществом как оправданные или, наоборот, предосудительные, тогда то же самое можно сказать и о повстанцах. Этот принцип стал претворяться на практике в эпоху деколонизации, когда были разработаны критерии, облегчившие признание национально-освободительных движений, при этом подразумевалось, что те движения, которые не отвечали этим критериям (как, например, Временная ирландская освободительная армия), признаны не будут. От такого способа применения права, содержащегося в Устава ООН, сопутствующего ему права в сфере прав человека и права, созданного или зафиксированного резолюциями Совета Безопасности и Генеральной Ассамблеи ООН (именно эти сферы права имелись в виду в начале этого абзаца), до того корпуса права, который является основным предметом рассмотрения данной работы, – всего лишь один небольшой шаг. Если международное сообщество действительно проявляет серьезную озабоченность поведением вооруженных сил государств, то оно должно аналогичным образом озаботиться и о поведении повстанцев, которые сами стремятся к тому, чтобы разделить или полностью взять на себя ответственность, которую подразумевает управление государством. Мы уже видели, насколько неразумным было такое положение, когда МГП постоянно вынуждено было избегать даже мысли о возможности того, что участники гражданских (внутренних) войн могут обоснованно претендовать на такой же привилегированный (законный) статус комбатанта, какой имеют солдаты регулярных армий в обычных войнах. Настало время посмотреть, как МГП обходит этот острый угол.

Ответ, хотя и не без труда, можно найти в ДПI. В определении привилегированного (законного) комбатанта уже не содержится требования (как это было раньше – в ст. 1 Гаагских правил и ст. 4 Конвенции о военнопленных) о ношении отличительного знака, ясно видимого издалека, но само определение тем не менее присутствует и сопровождается повторением все тех же положений о защите гражданского населения. Это вполне уместно, поскольку суть проблемы заключается в том, чтобы найти для повстанцев и бойцов сопротивления возможность заниматься своим делом, но чтобы при этом не было необходимости пожертвовать фундаментальным различием между комбатантами и гражданскими лицами. И такую попытку надо было предпринять. Ее нельзя назвать абсолютно неудавшейся, но то, как эти правила могут действовать на практике, в большей степени, чем это обычно бывает в сфере МГП, зависит от этической культуры и доброй воли воюющих сторон. По большему счету и строго говоря, эта проблема, конечно, неразрешима. Попытка решить ее не может быть чем-то иным, кроме выбора между плохими альтернативами в неблагоприятных обстоятельствах. Тут-то, в конце концов, и заканчиваются описанные нами параллели между характером обычных и повстанческих войн. Невозможно добиться, чтобы гражданское население во время повстанческих войн могло бы рассчитывать на такой же тип и уровень защиты, который они могли получить во время старомодных традиционных войн.

То, что эти разделы ДПI в своем первоначальном состоянии трудно поддаются пониманию, т. е. трудны для всех, кроме нескольких