Война и право после 1945 г. - Джеффри Бест

применяться теми государствами, на которые и был рассчитан прежде всего. И вновь, возвращаясь к тому, с чего мы начали этот раздел, повторим, что ДПII не затрагивает отношений между комбатантами и военнопленными, которые находятся в центре внимания ДПI. Самое большое, на что пошел ДПII в этом направлении, – это приблизился к упоминанию (а не определению!) комбатантов, когда простер свою защитную длань над «лицами, не принимавшими непосредственного участия или прекратившиим принимать участие в военных действиях». Ближе всего к чрезвычайно нагруженному понятию «военнопленный» ДПII приближается, когда относит «лиц, подвергнутых лишению свободы по причинам, связанным с вооруженным конфликтом» к общей категории «лиц, свобода которых была ограничена», по поводу гуманного обращения с которыми в ст. 4 и 5 дается много отличных рекомендаций.

Военнопленные, задержанные и МККК

Что же именно в понятии «военнопленный» делает его прояснение и определение таким важным и эмоционально нагруженным делом? В части II я уже немного говорил о социологических и психологических аспектах выдвижения проблемы военнопленных в первый ряд гуманитарных вопросов. К концу Второй мировой войны военнопленный стал самым ярко очерченным из всех dramatis personae[490] на сцене МГП. В глазах тех народов, которых в наибольшей степени беспокоило развитие МГП, типичный военнопленный выглядел отважным борцом-патриотом, который не по своей вине, а возможно, потому что был еще и ранен, оказался в руках врага. Желая защитить его в такой уязвимой и, возможно, весьма продолжительной ситуации, международное сообщество предприняло уникальные и нетривиальные меры в ответ на крайнюю обеспокоенность национальных сообществ многих стран судьбой своих родных и близких. Но следует отметить, что население далеко не всех стран проявляло одинаковые чувства, и не всем разрешалось одинаково проявлять их (хотя достаточно трудно выяснить, в какой степени это действительно имело место). Например, в Японии не было ничего, подобного сострадательному культу своих солдат, попавших в плен. Японские бойцы, которые поневоле оказались во вражеском плену, страдали от стыда и презрения к самим себе и не могли ожидать теплого приема в случае возвращения на родину. Советский Союз во время Второй мировой войны более-менее устранился от судьбы своих (многочисленных) солдат, сдавшихся врагу, и жестоко обращался с теми (не столь многочисленными), которые вернулись или были возвращены в СССР, когда война закончилась. Тем не менее это жестокое отношение, от которого другие коммунистические режимы в послевоенный период не отмежевались, оказалось вполне совместимо с большой заинтересованностью в том, чтобы использовать разделы МГП, посвященные военнопленным, в политических и пропагандистских целях. Можно лишь удивляться, насколько широко распространилось по всему миру такое восприятие военнопленных, каким оно было у большинства разработчиков ЖК 1949 г. Это одна из тех областей МГП, где исповедание гуманитарной веры может включать стремление к другим целям или сосуществовать с ним и где стандарты, которыми руководствуется МГП, могут с наибольшей выгодой опираться на поддержку стандартов, коренящихся в правах человека.

Таким образом, военнопленный, когда он становится предметом общественного внимания, не всегда являет собой тот простой образ, который отражается в Конвенции об обращении с военнопленными. Политика и идеология могут счесть его слишком удобным для использования в собственных целях, чтобы позволить ему играть столь безыскусную роль. И это не единственная опасность, поджидающая его. Сама дорога к той сцене, на которой он будет выступать, чревата многими рисками. Некоторые из них, коренящиеся в социологии вооруженных сил и в реалиях вооруженного конфликта, необходимо преодолеть еще до того, как комбатант может превратиться в военнопленного.

В отношении принципа пощады сдающегося в плен закон был и остается однозначным. Ст. 23 (в) Положения о законах и обычаях сухопутной войны, являющегося Приложением к Гаагской конвенции 1907 г., прямо заявляет: «особо запрещается… убивать или ранить неприятеля, который, сложив оружие или не имея более средств защищаться, безусловно сдался». Более сложные и подробные формулировки ст. 40 и 41 ДПI показывают, что ситуация может оказаться не такой простой. За положением о том, что «запрещается отдавать приказ не оставлять никого в живых», следует запрет нападать на лиц hors de combat (вышедших из строя); лицо, вышедшее из строя, определяется следующим образом: а) находится во власти противной стороны; b) ясно выражает намерение сдаться в плен или c) находится без сознания или каким-либо другим образом выведено из строя вследствие ранения или болезни и поэтому не способно защищаться, при условии что в любом таком случае это лицо воздерживается от каких-либо враждебных действий и не пытается совершить побег.

Это шаг вперед, поскольку здесь принимается во внимание все разнообразие источников риска для потенциального военнопленного. Первый запрет одним махом разделывается с двумя опасностями – с той, которую создает нетерпимый, жестокий и безжалостный командир, и (что не столь очевидно) с той, которую создает грубая бравада учебного лагеря и казармы, где гордости военных «мачо» может льстить репутация людей, не берущих пленных. Представляется вполне разумным предположение, что именно этими причинами объяснялись случаи самосуда над пленными солдатами, о которых с сожалением сообщал МККК на начальном этапе войны между Ираком и Ираном: «Эти казни в одних случаях были действиями отдельных лиц, если речь шла о нескольких взятых в плен солдатах, а в других это были систематические акции против целых подразделений противника, проводимые в соответствии с приказом никого не оставлять в живых»[491]. Пункт b) и первая часть пункта c) напоминают берущим в плен, что, помимо сдающихся добровольно с поднятыми руками и сложением оружия, могут быть и другие случаи, когда попадают не по своей воле или случайно. Вторая часть пункта с) своевременно напоминает потенциальному военнопленному, что это двусторонняя сделка, успех которой в определенной степени зависит также и от него самого.

Таким образом, заслуживает всяческой похвалы, что в Протоколе предусмотрены и урегулированы многие ситуации, в которых противники предпочитают пленных не брать. Но все же некоторые нерешенные проблемы остаются, и, кажется, для них вообще невозможно найти адекватного правового решения. Существуют пределы для той степени соблюдения гуманитарных норм, которую сражающиеся не на жизнь, а на смерть способны выдержать. Вот, например, типичная непредсказуемая ситуация, когда хорошо защищенный пулеметчик, прикрывающий своих беспрепятственно отходящих товарищей, убивает большое количество атакующих неприятелей, а в последний момент (а если он очень неумен, то и с издевательской улыбкой) позволяет сдаваться их выжившим соратникам[492]. Почти такой же непредсказуемой и даже, возможно, трагической может стать ситуация, когда войска, находящиеся в чрезвычайно тяжелых обстоятельствах во время продолжающихся военных действий, могут иметь на своих руках пленных, но не иметь никакой возможности отправить их под охраной в зону,