100 магнитоальбомов советского рока. Избранные страницы истории отечественного рока. 1977 – 1991. 15 лет подпольной звукозаписи - Александр Исаакович Кушнир

ему под руку фонограмма группы Kraftwerk. На одну из флегматичных мелодий немецких электронщиков жизнерадостный Кока наложил уморительно смешной текст про дебила, исполняемый им в духе традиционных китайских песнопений. Связь трех культур: восточной, европейской и советской – была налицо, причем самой авангардной из них в конечном счете оказалась русская: «Голова как часы, в ней стучит механизм / Ну, а мозг-то там был? / Я не помню, забыл /Я – дебил, я – дебил, я – дебил, я – дебил».

Свою подрывную поп-деятельность Кока продолжил тем, что, найдя в пыльном подвале Дома культуры узкую металлическую трубку, установил на одном из ее концов микрофон, а во второй конец принялся наговаривать куплеты про летающий в небе шизоид. Получая в наушниках отраженный сигнал, Кока под шизоидную пинкфлойдовскую мелодию «Brain Damage», неторопливые аккорды акустической гитары и бракованного синтезатора фиксировал на магнитофон прозрачную психоделику.

Сложно удержаться, чтобы не процитировать фрагмент из этого медитативного суперхита, посвященного парящему в стратосфере объекту. «В небе летает шизоид / Вы видели, КАК он летает? / Ах, Вы не видели? / А, Вы Стиви Уандер? / Тогда, может быть, Вы слышали, КАК в небе летает шизоид? / Вы слышали, КАК он летает? / С каким прекрасным саундэффектом он летает? / Не слышали? А, так Вы – Бетховен? / Так Вы композитор, да? / Так это Вы сочинили песню „В небе летает шизоид“?»

Почти захлебывающийся дарксайдовский хохот в начале и издевательское инфернальное ржание в конце. После прослушивания подобных опусов перед глазами возникали образы материализующихся прямо из облаков гуманоидов – с антеннами на головах, трудовой книжкой за пазухой и книгой «Гиперболоид инженера Гарина» в когтистых лапах. Неопознанный объект под названием «шизоид» выглядел куда более многопланово и навязчиво, чем знаменитая летающая тарелка производства Гребенщикова – Гаккеля. Детище Коки напоминало то болтающуюся на нитке марионетку, то муху, бьющуюся между оконными рамами. В целом это был один большой прикол, но прикол вдохновенный и высокохудожественный…

Шел 1984-й год. В распоряжении Коки оказался убогий советский ритм-бокс. Николай Павлович усилил свой электронный потенциал внедрением несложных ритмов, смикшированных, в частности, с синтезаторными мелодиями из фильма «Кабаре», фрагментами пластинки «Метаморфозы» Юрия Богданова и Эдуарда Артемьева, а также инструментальными вставками из «Dark Side Of The Moon».

Но наиболее эффектным и продуктивным шагом Коки стала его концептуальная интервенция в джазовую плоскость. Низкий баритон Николая Павловича сливался в единое целое с потрескивающими пластинками новоорлеанских диксилендов и вполне респектабельных джаз-бэндов вроде Лестера Янга или Каунта Бейси. Кока блестяще имитировал специфическую манеру пения черных блюзменов и даже мог создавать иллюзию прослушивания старого патефона в одном из пивных баров Среднего Запада… Представьте еще исполнение алкогольных куплетов про умственно отсталых гегемонов труда и районных депутатов голосом Марка Бернеса в сопровождении оркестра Утесова.

В лирике Коки и его друзей – новосибирских музыкантов, звукорежиссеров и магнитописателей присутствовали как минимум четыре основные темы. Во-первых, нетрезвые монологи извечного аутсайдера, который в редкие минуты просыхания и просветления демонстрирует вполне зрелые наблюдения: «Пусть лилипуты мы, а где тут Гулливеры? / А нету их – попрятались в кусты».

Второй темой песен Коки были пародийные стихотворения, исполняемые им под звуки ретромелодий: «Блондины не любят брюнетов, брюнеты не любят блондинов / Твой идеал – Нахапетов, мой идеал – Киндинов… / Ты плюс я – конечно же, минус / Мы полюса земли / Тебе очень нравится Шишкин / Мне – Сальвадор Дали». И все это – в ритме фокстрота.

Третий вид опусов представляли психоделические изыскания, причем не только песни («Паранойя», «Шизоид», «Председатель Мао»), но и фрагменты радиопостановок (посвященный аварии в Чернобыле «Четвертый энергоблок») и даже «народные» сказки. Одна из сказок посвящалась приключениям Змея Героиновича – с упоминанием всех видов наркотиков – от колес до LSD…

Помимо легких эстрадных жанров, в репертуар Коки входили социальные песни, насыщенные явной антисоветчиной и гротесковым сатирическим отображением действительности. Часть из них была посвящена войне в Афганистане («Давай, Егор!», «Иерусалим», «Убийство брата»), другая представляла открытую критику социалистического образа жизни. Многие из подобных композиций вошли в цикл, названный «ДИМАКОК», поскольку являлись совместным творчеством Коки и гитариста Дмитрия Селиванова. «Мы с Димкой в студии всегда сильно ругались, – вспоминает Кока. – Но работать с ним было интересно».

Селиванов играл на трубе (в песне «Районный депутат»), на скрипке (в неопубликованной композиции «На красном утесе»), накладывал вокал на мелодию из фильма «Кабаре» («Дается план») и пел несколько блюзов на превосходном английском языке. Сотрудничая с Кокой, гитарист «Калинова моста», «Гражданской обороны» и «Промышленной архитектуры» пытался взять «ортодоксальное мышление среднего советского человека, все эти идеи заплесневелые и довести это до некой степени абсурда, т. е. играть совершенно страшную, монотонную музыку».

Реализация подобных планов просматривалась в композиции «Конституция», в которой Селиванов ровным голосом читал отдельные положения из Конституции СССР (право на свободу вероисповедания, неприкосновенность жилища, тайну переписки), наложив на весь этот бедлам ломовую гитарную партию.

…Звукорежиссерские опыты Коки и сессии, записанные им вместе с Селивановым, носили неупорядоченный характер. Каждая из песен хранилась на отдельной пленке в рабочем сейфе рядом с так называемой подрывной литературой. Друзьям эти опусы переписывались в хаотическом порядке, и число комбинаций их расположения на пленках учету не поддавалось. Полная неразбериха с аудиоархивом Коки наступила после того, как в конце 86-го года он, будучи предупрежденным о надвигающемся обыске, в спешке попрятал оригиналы всех треков по квартирам друзей.

…Записывая свои песни, Кока никогда не мыслил пресловутыми «альбомными категориями» и никогда не относился к своему творчеству слишком серьезно. Великолепный импровизатор, душа любой компании и любимец многих рок-музыкантов, он крайне негативно относился к идее целенаправленного распространения своих песен. Но природа оказалась сильнее разума.

Со временем его записи стали жить своей жизнью, словно птенцы, вылетевшие из родного гнезда. В Новосибирске их тиражированием занимался друг Коки Алексей Сенин (в будущем сотрудник рок-журнала «Тусовка» и литредактор рок-газеты «ЭНск»), в Ленинграде – Сергей Фирсов, в Москве – местные «писатели». В народных редакциях сессии, сделанные в студии Каткова, самопроизвольно складывались в единое целое как «сумма технологий», как единица творчества Николая Каткова и его друзей.

В конце 80-х, поддавшись настойчивым уговорам приятелей, Николай Павлович дал несколько живых выступлений в рамках импровизационного проекта «Повидло», название которого лишний раз подчеркивало джемовый характер подобных акций. Как правило, на концертах Кока исполнял блюзы («Паранойя») и рок-н-роллы («Старый панк»), делал он это заводно и заразно, превращая традиционные стили в голимый панк-рок.

В середине девяностых Кока планировал записать серию концептуальных альбомов «в духе музыки Шёнберга» под общим названием «Кокафония». Он хотел составить