В гостях у турок. Под южными небесами - Николай Александрович Лейкин

– О, есс…

Минут через пять к подъезду отеля были поданы две четырехместные коляски, и в них садилась компания. Дамы и певец сели в одну коляску, Николай Иванович, американец и Оглотков в другую. Турок не сел. Он сказал, что пойдет в манеж, возьмет себе лошадь и приедет на велодром верхом.

Поехали на Côte des Basques[231] – восхитительную местность, откуда через залив, как бы сквозь дымку, виднелись фиолетовые очертания гор Испании. Николай Иванович, сидя в коляске, клевал носом.

– Мосье Иванов… Вы спите… – толкнул его локтем Оглотков.

– Ни в одном глазе…

– Ну то-то. Лучше перемогаться… Ведь в высшем кругу это не полагается, чтобы в коляске… Меня самого клонит ко сну, но я бодрюсь…

– Не понимаю только, какого черта мы поехали, – проговорил Николай Иванович. – Теперь, после такого завтрака, самое разлюбезное дело было бы всхрапнуть у себя в номере. – И он зевнул.

– Не полагается в высшем кругу, – пояснил Оглотков. – Тут такой фасон жизни, что вся аристократия после завтрака катается, виды какие-нибудь рассматривает. Вот горы, например… – указал он вдаль и обратил на них внимание и дремлющего американца. – Мистер, горы…

Тот заморгал остолбенелыми глазами и пробормотал:

– О, есс… Сьерра-Невада…

– Сьерра-Невада… – повторил Оглотков, расталкивая Николая Ивановича. – Смотрите…

– Смотрю, смотрю… – был ответ. – За нее мне влетало в училище. Только из-за этого и помню, что влетало. Но Невада Невадой, а мне пить хочется. Все горло пересохло.

– На велодроме мы достанем содовой воды. Пейте больше. Надо отпиться.

– Море готов выпить. Что, мистер? Спать хочешь, господин Америка?

Николай Иванович хлопнул сидящего перед ним американца по коленке. Тот повел глазами, попробовал улыбнуться и отвечал:

– О, есс…

– Хорошие ребята они… И американец, и итальянец… Хорошие… – хвалил Николай Иванович. – Кроме вашего турка. Этот подозрительный… совсем подозрительный. Он не атташе. Какой, к черту, он атташе! Он жид или кавказский человек. Доктор Потрашов его знает. Да и я у него в Москве ковер покупал. Он комиссионер. А итальянец – настоящий итальянец и хороший человек.

– Хороший-то хороший, но только я вас предупрежу как русского человека. Денег ему взаймы не давайте, – сказал Оглотков.

– А что?

– Занял у меня недели полторы тому назад в казино двести франков на один день, а и до сих пор не отдает. Сегодня просил еще двести, но уж я – аминь. Пей, ешь, а насчет денег довольно.

Экипаж по приказанию Оглоткова подъехал к велодрому и остановился.

XXXVIII

На велодроме было человек пятнадцать публики. Велодром имел также и отделение для гимнастики и фехтования. Одна дама в широчайших панталонах синего цвета и в красной испанской фуражке без козырька училась ездить на велосипеде. Около нее, держа ее за талью, бегал «профессор» велосипедной езды, как называл себя жиденький французик с бородкой клином, в синем фраке с золотыми пуговицами, в белых панталонах и черных чулках. Дама была в компании двух мужчин, которые покуривали сигары. Показалось еще двое мужчин в триковых полосатых фуфайках, надетых на голое тело, с широкими поясами, в коротких панталонах в обтяжку. Они шли в гимнастическое отделение. Оглотков увидал их и одному из них замахал руками.

– Прянс! Мосье ле прянс! – закричал он. – Вотр альтес…[232] Мадам Иванов! Сейчас я познакомлю вас с тем немецким принцем, о котором я вам говорил. Он видел вас, как вы купались, и просил меня представить его вам, – обратился Оглотков к Глафире Семеновне и тотчас же подбежал к одному из мужчин в фуфайке, длинному как жердь, некрасивому, со впалой грудью и вострыми тараканьими усами.

Он поздоровался с ним, взял его под руку и подвел к Глафире Семеновне.

– Вот, мадам Иванова, позвольте вам представить: принц Карл… фон Франценбург, – проговорил он и прибавил: – Только одно колено и помню из его фамилии… Длинная-предлинная.

Принц приподнял фланелевую фуражку, обнаружив при этом совершенно лысую голову с легоньким венчиком белобрысых волос на висках и затылке, и уж полностью произнес свою фамилию, тщательно отчеканив все ее «колена», как выражался Оглотков. Глафира Семеновна зарделась, как маков цвет, и протянула ему руку. Сказав ей несколько слов по-французски, он осклабился, поклонился, подошел к мадам Оглотковой и тоже заговорил о чем-то. Николая Ивановича в это время около жены не было. Он искал себе содовой воды, а потому и не был представлен принцу.

Оглоткова в это время подошла к Глафире Семеновне.

– Неужели, душечка, это настоящий принц? – спросила ее Глафира Семеновна.

– Настоящий. У его отца даже войско, говорят, есть.

– Молодой, а какой некрасивый. Плешивый и даже криворотый. Или, может быть, он нарочно, для тона, так кривит рот?

– Бог его знает. Но у него рот всегда почему-то на сторону… На сторону и открыт…

– Должно быть, для тону. Он что же это в таком костюме? Он на гимнастику шел?

– Да… да… Он развивает все это… Большой любитель… Да и лечится. Видите, какой тощий… У него ни здесь, ни тут.

Мадам Оглоткова тронула себя за грудь и за бедра.

– Послушайте, душечка, – обратилась к ней Глафира Семеновна, вся сияя от восторга. – Но неужели я была так интересна, когда купалась, что все мне говорят комплименты? Даже принц, настоящий немецкий принц и тот…

– Мужчины… – пожала плечами Оглоткова. – Они это любят. Да вы и на самом деле были очень кокетливо одеты, когда купались. Ну и в первый раз… Наконец, мы с мужем раззвонили. Ведь вы наша соотечественница… тоже русская.

– Вы не шутите, что это настоящий принц?

– Да нет же, нет.

«Непременно заставлю мужа написать нашим знакомым в Петербург, что вот так и так… Принц, настоящий немецкий принц… Да и сама напишу одной своей знакомой… Пусть-ка она там царапается от зависти», – подумала Глафира Семеновна и самодовольно закусила губу.

А итальянский певец, стянув у щиколок концы брюк резинками, уже ездил по велодрому на велосипеде, выделывая вензеля. Он оказался таким же хорошим велосипедистом, как и певцом. Американец же, настоящий велосипедист, про которого шла молва, что он из Мадрида в Биарриц на велосипеде приехал, не показывался. Наконец из киоска, где продают шипучую воду, пришел Оглотков и сказал про американца:

– Пьян… Не может ехать на велосипеде. Пьет содовую воду. Может быть, отопьется, но не скоро. У него до сих пор еще глаза, как у рака.

– Ты не беспокой мистера Гаррисона! Не надо нам его велосипедной езды, – сказала мадам Оглоткова мужу. – Вот перед нами велосипедный ездок, – указала она на