А ты не вернулся - Марселин Лоридан-Ивенс

Спустя пятнадцать лет наступила моя очередь думать о будущем людей. Оптимисткой я не стала. Меня бросало в дрожь на вокзальных перронах. В гостиницах я наотрез отказывалась от номеров с душем. Я не выносила вида заводских труб. Невозможно забыть то, откуда мне удалось вернуться. Но чтобы жить, я не нашла ничего лучше, как пойти по стопам своих дядьёв и верить, верить до безумия, что мир можно изменить.

С Йорисом мы снимали войну во Вьетнаме, там солдаты уважали меня за то, что я выжила в лагерях смерти. Нам хотелось верить в китайскую революцию. Не знаю, что писали о Китае в газетах, которые ты читал до войны, слишком уж давно это было, но Йорис уже тогда снимал его, запечатлевал на пленке воюющих с японцами крестьян, и у него сохранились там связи. Поэтому он симпатизировал коммунистам, когда те взяли контроль над страной, надеясь, что в этот раз его идеалы не обернутся тоталитарным кошмаром, как в СССР. И он взял меня туда с собой. Там мы сняли фильмов пятнадцать, которые хорошо приняли во всем мире. Во Франции мы прослыли пропагандистами этого огромного коммунистического демона и его «синих муравьев». Мы же хотели навести мосты между Востоком и Западом, исследовать общество, которое намеревалось изменить отношения между людьми, выслушивали в основном обычных китайцев, а не их лидеров, чью цензуру и перекосы в управлении мы прекрасно знали. Мы преследовали саму идею революции, но тщетно. Наши фильмы походили на китайские сказки, в которых персонажи сдвигают горы.

Я жила словно в каком-то опьянении. Полностью находилась под влиянием Йориса. Но я нуждалась в такой зависимости, нуждалась в силе и уверенности такого мужчины, как он. Он стал мне школой, которую я когда-то не окончила. Любовью, что спасала меня. Он заполнил пустоту. Стал противоядием от твоего отсутствия. Я далеко не всегда соглашалась с ним и говорила ему об этом. Революционные идеи мне нравились, но коммунисткой я не была: несколько месяцев походила на партийные собрания и бросила ― не хотела поддерживать советский террор. Зерно сомнения я все же заронила в голову Йориса. Он написал об этом в своих мемуарах: «Как двое, такие близкие по духу, схожие своим бунтарством, чувством справедливости, могут обладать столь разными идеологическими взглядами? Именно это побудило меня задуматься, постараться понять, что было правильным, а что нет». Люблю эти строки, они говорят о нашей взаимодополняемости, заблуждениях, а еще о нашей искренности.

Бессмысленно рассказывать тому, кого нет в живых, о тех годах, странах, людях, фильмах, которых он никогда не знал. Вот я и удивилась, когда на днях начала говорить с тобой вслух о Китае. Одна в своей парижской квартире, я рассказывала тебе о том, что в некоторых крупных китайских университетах теперь можно изучать иудаизм и Талмуд. Я рассуждала о том, как связан, чем схож этот народ с нашим. Со мной. Я напоминала тебе, как еще в детстве мечтала о Китае. Как в школе нас просили сдавать фольгу от шоколадных плиток, деньги от сбора которой направлялись голодающим китайским ребятишкам, как после войны мне нравилось заходить в книжный магазин в пятом округе, полный книг с костяными застежками, и как рядом с этим магазином я впервые попробовала китайские пельмени и подумала, что они похожи на наш домашний креплах. Я говорила это тебе, словно для пущей убедительности собственных слов. На самом деле, я говорила сама с собой. Давным-давно, где-то в середине жизни без тебя, я отбросила иллюзии, заморозила себя изнутри, чтобы больше ни о чем не думать, убежать от собственных мыслей. И это отдалило меня от тебя.

Йорис умер в 1989 году, когда Китай переживал студенческие протесты, на которые он возлагал большие надежды. «Что там в Китае?» ― спрашивал он на смертном одре. Мыслями мы были вместе со всем миром. Он умер после кровавого подавления мятежа. Жертва обернувшейся неудачей мечты. Итальянская газета La Repubblica написала: «Последнее преступление Дэн Сяопина ― смерть Йориса Ивенса». Его смерть выбила меня из колеи. Анри тогда сказал мне: «В конце концов ты была замужем за собственным отцом». Он сказал «за собственным», то есть за моим ― не за нашим. В тот момент меня потрясли его слова. Потом я долго над ними размышляла. Твоего места Йорис не занимал, никому его не занять, не был он и моим покровителем, я заботилась о нем не меньше, чем он обо мне. Мы были два художника, два одиночки. Но я вышла замуж за твоего ровесника, наследника экзальтированного девятнадцатого века, за того, кто верил в технический прогресс и в непрерывность Истории. Я любила человека, который понравился бы тебе. Йорис тоже это понимал, но никогда об этом со мной не говорил. В свою очередь и он оставил меня в одиночестве, на руинах двадцатого века.

Его друг, фотограф Анри Картье-Брессон, развернул фотопленку, написал на ней послание и отдал мне со словами: «Делай с ней что хочешь». Читать я не стала ― поняла, что это предназначалось Йорису, и сунула пленку супругу в карман, чтобы ему было не так одиноко. От себя я положила маленький глобус, земной шар, который мы объехали вместе, о путешествиях по которому всегда мечтали. После этого я позволила закрыть крышку гроба.

Потом, совершенно не специально, я вернулась к тебе. Это произошло благодаря варшавскому кинофестивалю в 1991 году. Меня пригласили туда на презентацию нашего последнего с Йорисом фильма «Сказка ветра», мы его снимали, зная, что других не будет; в этом фильме Йорис ищет ветер и прислушивается к собственному дыханию, следуя сказке, в которой говорится, что ветер образуется, когда дышит земля. Сначала я отказывалась ехать ― не хотела снова ступать на польскую территорию. Но организаторы были очень настойчивы, и в результате я согласилась при условии, что меня свозят в Аушвиц-Биркенау.

Там я сделала для себя открытие: оказывается, мы были так близко друг к другу. Я прошла по твоей стороне, мимо бараков и других помещений Аушвица, я никогда сюда не ходила и не знала, в каком блоке держали тебя, у меня не было ни малейшей догадки на этот счет. Я попыталась найти место, где ты сунул мне луковицу и помидорину. Это точно было на дороге, но на какой именно? Найти мне ее не удалось. И я отправилась в Биркенау. Его я помнила досконально. На развалинах крематория спала утка. Местные жители, срезая путь, проезжали