Цель поэзии. Статьи, рецензии, заметки, выступления - Алексей Давидович Алёхин

И правда, кем был в поэзии, скажем, действительный тайный советник Тютчев? А с другой стороны, к примеру, многотомный лауреат Егор Исаев (пока не отдался всецело разведению кур)?

В искусстве вообще практически нет объективных критериев, всё сплошь субъективные, но попробуем хоть наметить ориентиры.

Кстати, и проблема-то, если вглядеться, не одна, а две, хотя пересекающиеся: профессиональный поэт и профессиональная поэзия. То, что первого не характеризует наличие красненьких корочек какого-нибудь из многочисленных писательских союзов, не требует доказательств. Как и канувшая – увы, но и слава богу! – возможность жить поэтическим заработком: на стихи более не «живут» и, скорей всего, никогда уж не будут.

Но вот жить поэзией профессионал обязан. Прежде всего, в значении служения, то есть принятия на себя этой роли как предназначения жизни, как бы по-старомодному это ни звучало. Как-то одна литературная дама, вращающаяся в андеграундно-перформанистском кругу, возразила мне на сходное рассуждение: «Да что вы так серьезно! Литература же веселое дело!» Не знаю. Радостное – да. Увлекательное – да. Иногда – мучительное. Но «веселое» – это скорей о времяпрепровождении.

Дело, однако, не только в самоощущении. Профессионал неизбежно должен «жить поэзией» и в ином смысле – профессионально ей служить, то есть быть литератором. Поэзия должна составлять если не единственный, то, безусловно, главный предмет его и дневных и ночных забот. Он обязан читать стихи, находить стихи, писать о них или как-то еще продвигать на неоплодотворенную искусством почву. Кстати, одна из приметных черт поэтов-дилетантов: они больше пишут, чем читают. И если «продвигают» – то себя и свою компанию. И это объяснимо: подсознательно они чувствуют непричастность свою литературе, и что им до нее.

Профессиональная поэзия узнаваема прежде всего по наличию художественной задачи в каждом без исключения произведении. Профессионал может потерпеть неудачу, но не имеет права писать «просто так», чтоб выговориться стихами. По законам искусства, решение такой задачи всегда сопряжено с разработкой новой формы. А с другой стороны, формотворчество мастера опирается, по определению, на мастерство: на безусловное владение ремеслом поэта. И не менее, а тем более – при экспериментальном, «разрушающем» форму творческом стиле, как бы оставляющем формальное совершенство позади. Все дело в этом «как бы» – любители-то принимают призыв побросать кого ни попадя с «парохода современности» за чистую монету.

Последнее заблуждение (и спекуляции на нем!) усугубляется тем, что поэзия, искусство вообще, на пути обновления периодически отказывается от старых, канонизированных профессиональных форм и обращается то, по Тынянову, к «неглавным», побочным жанрам, а то и чуть ли не к вовсе «дилетантским» (о Пушкине и «альбомных стишках» написано предостаточно). Фокус, однако, в том, что занимаются этим именно что профессионалы – и профессионально: это ими случайное, «низкое» и бытовое преобразуется в литературный факт. И обратной силы данная метаморфоза не имеет: альбомные стишки так и остаются альбомными стишками и после Пушкина. Как и базарные лебеди остаются, чем были, и после Пиросмани (по жизни своей, заметим, – абсолютного профессионала).

И еще один, почти важнейший, признак профессионализма. Профессионал своим творчеством всегда обращен и вовне, за пределы узкого круга коллег и критиков – он подразумевает не только адепта-исследователя, но и просто читателя, пусть не в поколении, а в потомстве. Будучи апофеозом «частности человеческого существования» (Бродский), профессиональная поэзия, в отличие от любительской, частным делом не является. И, в сущности, и становится таковой, лишь выйдя за пределы «своего», пусть и очень элитарного, круга. Она не путает аристократизм со снобизмом. И потому, кстати сказать, не боится быть интересной. Я бы даже сказал, что скучноватость стихов – верный признак любительщины, да, боюсь, Вольтер поймает на плагиате.

Такой вот парадокс: профессиональная поэзия – та, что обращена и к непрофессиональному читателю. Думаю, этот редкий ныне, драгоценный вид любителя словесности не только должно, но и можно уберечь от исчезновения, хотя стадионов не будет. Только не эстрадными (теперь это зовут «перформансом») облегченными уловками, приучающими скорее к шоу, чем к стихам, а профессиональным качеством и глубиной последних. Кстати, едва ли не лучшими читателями оказываются «честные» любители-стихотворцы.

Поэты решают свои художественные задачи. Но поэзия даже в самые непоэтичные времена уберегает своего читателя и тем, что у нее – помимо главной, эстетической, – имеется социальная роль. На фоне памятной еще гипертрофированной социальности (гражданственности) об этом как-то не принято говорить, а стоит. Собственно, эта социальная роль поэзии едва ли не во все времена неизменна: она в отстаивании частной территории человека. В этом смысле Пастернак, Мандельштам были для моего поколения куда социальнее гражданственного Евтушенки. Поэзия помогала частной жизни противостоять тоталитаризму идеологии и власти. Но и сегодня она помогает противостоять тоталитаризму – рынка, масскультуры, телеэкрана. И кстати, эта социальная функция ничуть не противоречит эстетической, ибо «эстетический выбор всегда индивидуален, и эстетическое переживание – всегда частное» (Бродский).

Но индивидуальность приносит в искусство именно профессионал, а не кружок дилетантов. Это живая муза единственна и неповторима – резиновых делают на конвейере.

«Арион», 2001, № 4

Поэзия как поэзия

Цель художника в том, чтобы заставить любить жизнь.

Лев Толстой. Из письма к Боборыкину

Давайте припомним, опираясь только на текст, чем занимался пушкинский Арион после того, как в застигшую корабль бурю потерял всех своих товарищей. Если не присочинять лишнего, то, поблагодарив, вероятно, богов за чудесное избавление и разложив платье на просушку… пел. Причем пел прежние гимны, то есть – те самые, полные «беспечной веры», какими во время не предвещавшего беды плавания радовал – и вдохновлял – «пловцов», ворочавших «мощны веслы». Вообразите себе этого мирно распевающего на солнышке под скалою грека – редкое бессердечие! Федор Михайлович, учитывая известный пассаж про поэта после Лиссабонского землетрясения, были бы недовольны…

Школьный учебник трактовал иначе: про оду «Вольность» и послания декабристам. Но достаточно просмотреть корпус стихов, написанных певцом Людмилы и Руслана после 14 декабря 1825 года, чтобы усомниться в сделанном поэтом «гражданственном» выборе – даже если он имел его в виду, сочиняя стихотворение. Оно и правда о себе. И выбор был правда сделан. Пушкин не стал чем-то вроде «декабристского Солженицына». Зато оставил нам «На холмах Грузии лежит ночная мгла» и «Пьяной горечью Фалерна»…

Арион – поэт par excellence и получился у Пушкина, пусть против воли, как раз таким. Удивительно ли, что поэт выбирает – поэзию?

Известная формула цель поэзии – поэзия поражает емкостью и, значит, содержит нечто большее, чем просто тавтологию. Стало быть, во втором случае