Русь и норманны - Генрик Ловмянский

не внесла в дискуссию ни новых аргументов, ни источников, но, написанная ясно, имела научный аппарат и, особенно благодаря убедительному разбору источников, оказала большое влияние на дальнейшее развитие историографии и представляет до сих пор классическое норманистское направление[168], хотя автор несравним с А. Куником ни по уровню критики источников, ни по знанию фактов и выводы его в некоторых отношениях более консервативны. В. Томсен поддержал положение Тунмана о происхождении названия ruotsi>русь от Рослаген; согласно с первым предположением Куника, Томсен связывал их с наименованием жителей шведской области Рослаген, которые должны были, по его мнению, называться Rods-karlar или Rods-maen[169].

Но и сам Куник, отказавшийся от этой этимологии, заменил ее не менее ошибочной — готской, производя название русь от готского hrodh — «слава» (отсюда определение черноморских готов как хредготов). Это слово, по его мнению, входило в состав имени Рюрик (Hródhrekr) и первоначально обозначало династию, а потом было перенесено на страну, где эта династия правила[170]. Еще дальше продвинулся В. Васильевский, признавая готами существовавший в IX в. в Причерноморье народ Rhos[171], в чем его поддержал А. Будилович[172]. Эта теория переоценивала роль готов в северном Причерноморье после ухода их основной массы на запад, не находила она определенного подтверждения и в источниках{24}.

Научные достижения в XIX и начале XX в. состояли не только в переработке, отчасти бесплодной, норманнской концепции или же в противопоставлении ей еще незрелых опытов антинорманистов, а в расширении источниковой основы проблемы и проведении основательного анализа главного источника — «Повести временных лет». Хотя среди исследователей норманнского вопроса в XVIII в. был востоковед Байер, а знаниями в области арабистики обладал также Шлёцер[173], однако только X. Μ. Френ более широко ввел в русскую историографию восточные источники, касающиеся как самой руси (особенно благодаря публикации текста с переводом Ибн Фадлана и др.[174]), так и ее ближайших соседей, хазар и волжских булгар[175]. Издатель искал в этих источниках подтверждения норманнской концепции. Позднейший же исследователь, А. Котляревский, рассматривая арабские известия о руси, пришел к выводу, что они имеют в виду славянскую русь[176]. Использование этих известий было облегчено изданием их свода (в русском переводе), подготовленным А. Гаркави, кстати, не слишком критически. Д. Хвольсон опубликовал, также по-русски, сведения Ибн Русте[177]. Эти источники были широко учтены норманистами, о чем свидетельствует хотя бы сотрудничество Куника с Дорном и Розеном[178], но в не меньшей степени они были использованы и для обоснования противоположной концепции (Гедеонов и уже упомянутый Котляревский). Антинорманистами объявили себя также упомянутые издатели восточных источников Д. А. Хвольсон и А. Гаркави[179]. Однако арабские авторы, сохранившие известия преимущественно не слишком точные, дошедшие к тому же в пересказах и позднейших переделках, черпали информацию часто из вторых рук, как правило, не были знакомы непосредственно с экзотической для них Восточной Европой и потому предоставляли исследователям широкие возможности для обоснования различных теорий и не могли содействовать выяснению происхождения руси без скрупулезного анализа других, особенно местных источников{25}.

Гораздо больший результат был достигнут в области археологических разысканий, особенно со второй половины прошлого века, о чем свидетельствовали основание в 1859 г. Археологической комиссии, в 1864 Московского археологического общества, в дальнейшем организация археологических съездов 1869–1911 гг., и, наконец, возросшее число научных публикаций[180]. К концу XIX в. материалы раскопок уже сделали возможным исторический синтез, создав основу для сопоставления со сведениями летописей о расселении восточнославянских племен в период формирования Древнерусского государства[181]. Археологи не забыли упомянуть проблему инфильтрации норманнского элемента, причем норманнская теория встретила определенные возражения[182]. Тем не менее норманисты старались использовать результаты археологических исследований в свою пользу. Т. Арне попытался свести воедино все археологические находки на территории России и на этой основе пришел к выводу о существовании нескольких скандинавских колоний в разных частях Восточной Европы[183]{26}. Его работа представляет как бы продолжение труда Томсена на материалах археологии и существенно дополняет его. И позднее археологи пытались найти следы норманнов в некоторых районах Руси, прибегая к вольной — скорее в пользу иноземного элемента — интерпретации находок, недостаточно считаясь с возможностями местного населения приобретать скандинавские предметы путем торговли. Этот метод, который распространен также и для чешских и польских материалов, был пересмотрен лишь в послевоенный период в советской историографии[184]{27}. Однако значение археологических данных для обсуждаемой проблемы состоит не столько в определении их этнической принадлежности, сколько и прежде всего в отображении развития производительных сил и материальной культуры, а в определенной мере и социальной структуры. Именно эти возможности археологии широко использовала советская наука.

К сожалению, материальные предметы, которыми оперирует археология, не дают достаточного основания для всесторонней характеристики социально-экономического развития[185], еще меньше пригодны они для исследования политической истории формирования государства. Этой цели прежде всего служат письменные источники, поэтому их анализ и интерпретация являются существенным условием решения норманнского вопроса. В чисто теоретическом плане наибольшее значение принадлежит прямым источникам, т. е. написанным в среде народов, непосредственно принимавших участие в исследуемом процессе, в данном случае славян и скандинавов. При этом данные скандинавских источников крайне ограниченны. Известия скандинавских саг, записанных в XIII–XIV вв.{28}, не могут быть достоверными для характеристики хода скандинавской экспансии на востоке в VIII–IX вв.[186], хотя и содержат ценные — при применении ретроспективного метода — данные для понимания организации этой экспансии, как и вообще скандинавских общественных отношений. Относительно многочисленные, хотя и фрагментарные, известия саг об истории Руси, которые опираются на песни скальдов, заслуживают наибольшего доверия лишь в описаниях событий времен Владимира Святославича, Ярослава Мудрого и до последней четверти XI в.[187]; напрасной была бы попытка искать в них непосредственные данные о более раннем этапе формирования Древнерусского государства[188]. Аналогичной представляется и другая категория скандинавских источников весьма лаконичного содержания — рунические надписи{29}. Основная масса надписей относится к XI в.[189] Таким образом, они также не содержат непосредственных данных о генезисе государства и возможном участии в нем норманнов.

Следовательно, из источников, по своему происхождению наиболее близких к описываемым событиям, исследователям для рассмотрения остаются лишь русские, имеющие еще то достоинство, что они были созданы на месте непосредственных событий, и потому лучше других отражающие среду. Русские летописи — единственный источник, который дает по-своему систематический, хотя и не лишенный ощутимых пропусков обзор главных политических событий IX в. на Руси. Правда, текст «Повести временных лет» (Нестора) был отредактирован во втором десятилетии XII в. (1113–1118 гг.), поэтому