По законам красоты - Ефим Маркович Зборовский

Мода, отражая различные эстетические веяния века, в поисках нового эффекта линий, цветов, утилитарности, отражает вместе с тем политические взгляды, идеи эпохи, ее общественный уклад. Довольно часто она преследовала тщеславную цель нравиться другим. Об этом более двухсот лет тому назад, осуждая нравы и обычаи того времени, писал представитель французской просветительской философии Шарль Монтескье: «Общество женщин портит нравы и формирует вкус. Желание нравиться более, чем другие, порождает наряды, а желание нравиться более, чем можешь сам по себе, порождает моды»11.

В различные социально-экономические эпохи мода проявлялась не только из стремления к обновлению, но из-за почтительности к отдельным лицам или группе привилегированных в обществе людей, а порой и из желания подражать им, походить на них.

Разумеется, это меньше всего характерно для народной моды, которая находилась в прямой зависимости от социальных факторов, сложившихся при том или ином господствующем классе. Вспомним, что в рабовладельческом обществе рабам запрещалось носить определенную одежду. Надеть шляпу — означало навлечь на себя самые строгие наказания. Этот головной убор был атрибутом лишь свободного мужчины. Несколько позднее девушкам, прислуживающим хозяйке, не разрешалось носить шляпу и чепчик — принадлежность служащего.

Впрочем, царившие сословные перегородки не мешали инстинкту бессознательного подражания. Знаменитый русский психолог В. М. Бехтерев назвал его «одним из основных биологических рефлексов», свойственных человеку.

Примеры подражания в одежде иногда вызывались совершенно неожиданными обстоятельствами. Стоило, например, одной королеве, властительнице тогдашней моды, пожелать для беспрепятственного появления на балах скрыть свою беременность под специально придуманными на сей случай широкими фижмами кринолина, как этот инстинкт сработал. Тысячи женщин и девушек, которые не были в ее положении и ничего не подозревали, немедленно начали подражать чудовищному нововведению. Широкой и по сути бесформенной одежде были принесены в жертву многие прелестные фигуры, отличавшиеся стройностью, грациозностью и красотой. Стоило французскому королю Людовику XIV завязать широким шарфом шею, чтобы скрыть следы шрамов после операции, как вскоре и придворные, и даже люди низших сословий тоже надели широкие галстуки.

Однажды этот же король взял с собой на охоту свою возлюбленную. Ветер растрепал его фаворитке волосы. Не имея возможности как следует причесаться, она связала их лентой, концы которой весьма изящно падали на ее красивый лоб. Король при взгляде на эту неожиданно образовавшуюся прическу пришел в неописуемый восторг. Придворные дамы не замедлили его разделить. Вскоре они трансформировали свои прежние прически в прическу с лентой, принимавшую потом самые причудливые формы. Примерно также возникли туфли на высоком каблуке. Их ввела одна из королев Франции, желая скрыть свой низкий рост.

В начале 90-х годов XIX столетия на скачки в Лондон прибыл наследник английского престола — будущий король Эдуард VII. В этот день, как назло, моросил дождь. Когда принц выходил из коляски, то, чтобы не запачкать брюки, он загнул их. Это случайное обстоятельство показалось тогдашним модникам примечательным. Манжеты на брюках немедленно стали достоянием всей Англии. В Россию они проникли в начале 1910 года.

Стремление к подражанию превращалось в своего рода болезнь. Богатые дамы и господа буквально из кожи лезли, лишь бы перещеголять друг друга. «Утереть нос» графине такой-то или князю такому-то стало их главным занятием. Нередко тот материал, из которого одна шила себе наимоднейшее платье, использовался другой для... обивки стен, в пику сопернице. Они ради этого готовы были терпеть неудобства, даже страдать. Видимо, тогда-то и родилось известное французское выражение: «Если хочешь быть красивым, надо страдать».

Русская знать, чрезмерно увлекаясь западной модой, доводила подражание до абсурда, а иногда и до уродства. Это особенно заметно было в начале XIX века в Москве во времена Александра I. Характеризуя тогдашних без конца забавлявшихся и рядившихся модников, поэт Батюшков в письме одному из своих приятелей писал: «Здесь я видел московских франтов в лакированных сапогах и широких английских фраках и в очках и без очков и в растрепанных прическах».

Но история и психология моды знает и другое. Известно, что в прошлом причуды или прихоть какого-либо важного в обществе лица, известной группы или класса могли на какое-то время влиять на обычаи, стиль и вкусы. Следовательно, носители моды как бы становились побудительной силой ее развития или падения. Так, если Петр I, как мы уже знаем из истории костюма, принудительным порядком ввел в России западную моду, то воцарение Павла I ознаменовалось гонениями на моду иного характера. Из указов военного губернатора Петербурга, изданных в 1798—1800 годах, видно, что всем запрещалось ношение фраков. Взамен их вводилось немецкое платье. Вместо разных жилетов разрешались только немецкие камзолы. В равной мере запрещалось носить жабо, а женщинам — синие сюртуки с красными воротниками и белой юбкой.

Русский император-самодур, пытавшийся в союзе с Австро-Венгрией и другими реакционными правительствами подавить Французскую буржуазную революцию конца XVIII века, видел смысл в том, чтобы заодно обрушиться и на моды французского происхождения, распространенные тогда в России.

Мода знает и другие курьезы, возникшие из социально-бытового и экономического уклада общества. В числе других средств передвижения человека появились коляска, карета, увлечение верховой ездой вызвало необходимость менять костюм, в частности женский. В конце XVIII столетия многие женщины увлекались велосипедным спортом. Поначалу это считалось причудой. Находились и такие, которые видели в таком виде женского спорта нечто неэстетическое и даже... безнравственное. Позже, когда велосипед все же получил права гражданства не только у мужчин, но и у женщин, последние стали носить шаровары — более целесообразный вид одежды, заменяющий неудобную юбку.

Как ни странно, новая женская спортивная мода, родившаяся прежде всего из утилитарных потребностей, вызвала небывалую реакцию. Дискуссия о том, должна ли женщина носить шаровары, красиво ли это и гигиенично ли, приняла необычайно острый характер. Противники новой моды в доказательство своей правоты выдвинули возражения, основанные на нравственных и научных концепциях. Другие не менее обосновано защищали шаровары. По столь животрепещущему вопросу вышли в России две специальные книги: «Женщина и велосипед» (1899 г.) и «Дама в штанах» (1912 г.), в которых с исторической достоверностью и криминалистической точностью доказывалась абсурдность отрицания женских шаровар и их крайняя утилитарная необходимость. Один из авторов писал: «Уличные скандалы в столицах мировых, как и у нас в России, поражают своей нелепостью, своей беспочвенностью».

И все это происходило несмотря на то, что мужчины ничего не теряли от этого разумного новшества моды, а женщины в свою очередь не приобретали никаких привилегий перед мужчинами. Дебатировалось обыкновенное удобство.