По законам красоты - Ефим Маркович Зборовский

Спустя два года в Париже, славившемся своей монополией на арене мировой моды, устраивается всемирная выставка. Сенсация: величайший успех и премию «Гран при» завоевывают ансамбли одежды Н. Ломановой и В. Мухиной. Больше того, смоделированные ими образцы оказывают потом известное влияние на эстетические черты европейского костюма, на его дальнейшее развитие. Это были лишь первые плодородные зерна, всходы которых предвещали советской школе моделирования одежды обильный урожай.

В 1923 году в Москве начинает издаваться многоцветный журнал мод «Ателье», а в 1928 году — общероссийский журнал «Искусство одеваться», в котором публиковались различные модели одежды, выступления рабочих и служащих, видных деятелей культуры и искусства, посвященные вопросам эстетики моды и ее перспективам. В этом смысле исключительный интерес представляет собой статья А. В. Луначарского. Она, вероятно, мало известна, хотя и в наше время, спустя более сорока лет, сохраняет свою актуальность. Именно поэтому мы позволим себе полностью ее процитировать. Думается, читатель с удовольствием ознакомится с ней.

СВОЕВРЕМЕННО ЛИ ПОДУМАТЬ РАБОЧЕМУ ОБ ИСКУССТВЕ ОДЕВАТЬСЯ?

На XV Съезде предполагалось принять резолюцию, которая звучала приблизительно так: «подвергать всяким бичеваниям и скорпионам таких приказчиков магазинов, чиновников различных учреждений и т. д., которые небрежно относятся к посетителям, в особенности к дурно одетым». В комиссии эта часть резолюции прошла полностью, но на Съезде против нее выступил один из самых коренных и типичных рабочих — членов нашей партии, всеми нами глубоко уважаемый тов. Угаров. Он заявил, что указанное выше место в резолюции в такой форме не годится. Он сказал: «Разве Съезду не известно, что рабочие одеваются в настоящее время часто очень прилично, так же как их жены и их дети? Мы уже переросли то время, когда оборванная одежда служила своего рода мундиром для пролетария. С другой стороны, нельзя же давать привилегию за плохую одежду. Тогда многие нэпманы скоро станут ходить в рваных картузах и дырявых штанах специально для того, чтобы наши приказчики и чиновники перед нами козыряли». И, несмотря на то, что представители комиссии напоминали о принятии этого положения большинством голосов, Съезд, при общем добродушном смехе, отверг рваное платье, как признак принадлежности к классу-диктатору.

Этот маленький эпизод имеет свою поучительную сторону.

Конечно, большая беда, что мы не всех еще можем прилично одеть, и, разумеется, очень часто с пропойцей и шантрапой, рядом с диковинным типом нэпмана в рваном картузе, среди очень и очень бедно одетых людей попадаются самые уважаемые граждане нашего городского и деревенского населения. Бедная одежда ни на одну секунду не может в нашей социалистической республике служить поводом к высокомерным взорам и непочтительному обращению. И хотя Съезд вычеркнул положение об особом уважении к бедной одежде, тем не менее я уверен, что приказчикам и чиновникам, которые позволят себе какую-нибудь выходку или невнимание по отношению к таким гражданам, несмотря на оговорку тов. Угарова, очень сильно нагорит.

Однако, все же цель наша — поднимать культурным уровень пролетариата и крестьянства; а в эту культуру входит, конечно, чистая, опрятная и приличная одежда. Если пролетарий или пролетарка, комсомолец или комсомолка, вместо того, чтобы пропить деньги в пивной или проиграть их в карты, покупают приличную одежду, то это, конечно, положительный факт. У нас иногда боятся, что эта одежда может приобрести нарядный или кокетливый вид и считают это большим преступлением. Это, говорят, дело мещанское или, еще того хуже, буржуазное (так говорят, когда дело доходит до особенно фантастических одеяний). Однако, на самом деле в известной нарядности и кокетливости тоже нет ничего неподходящего для пролетариата. Разные бывают люди и разные бывают у них вкусы. Например, на мой взгляд, курение — величайшая гадость, но из этого не следует, чтобы я запрещал курить или презирал курящих.

Иметь привлекательную наружность — дело хорошее, разумеется. Скверно, если за привлекательной наружностью скрывается пустота или даже какая-нибудь поганенькая сущность, но все же приятная наружность поэтому и называется приятной, что на нее приятно смотреть. Хорошо видеть молодость, красоту. Предположите, в самом деле, что вся наша пролетарская молодежь была бы курносая или безносая, подслеповатая, горбатая, хромая, мешковатая, хилая, бледная и т. д., да еще к тому же и одевалась бы в сплошное рубище или, по крайней мере, в такое платье, в котором бы не было ни малейшей радости, ни малейшей элегантности, а так, просто взятое из магазина готового платья — средние штаны, юбки, башмаки и т. д. Что же тут было бы хорошего? С этим можно было бы, в крайнем случае, примириться как с преходящим злом, сказать, что мы теперь работаем, учимся, нам некогда теперь подумать о том, чтобы не было под ногтями грязи, чтобы мы причесали свою взлохмаченную головушку и подумали о том, что нам больше к лицу.

Конечно, с каждым днем нашего хозяйственного процветания будут улучшаться квартира рабочего, пища его, его времяпрепровождение, разумеется, и одежда. Люди пожилые и старые будут одеваться скромно, но удобно и чисто, а людям молодым сама природа их велит немножко играть с костюмами, стараться подчеркнуть свою миловидность, силу, грацию.

На это иные говорят: «Но позвольте, одежда имеет прямое отношение к полу и приводит к развращению нравов», и т. д.

Ах, милые товарищи пуритане, предоставьте эти слова тем, из уст кого они впервые изошли, т. е. попам. Вот что скверно и омерзительно — это когда грязный парень направо и налево отправляет свои «научнофизиологические потребности» с грязными девушками, которых он нисколько не любит, нисколько не уважает и о подробностях романа с которыми он рассказывает хихикающие анекдоты таким же, как он, нечистоплотным нигилистам. Дело не в том, чтобы сумрачно насупив чело, осуждать всяческие радости жизни и в их числе одну из самых больших, по признанию Энгельса и Ленина, именно — радость любви к существу другого пола. Дело, пожалуй, в том теперь, чтобы поднять эти чувства, как можно скорей, на высоту небывалого изящества и утонченности. Об этом тоже писал не кто иной, как чистейший в мире человек — Ленин. С любовью повторял он слова Энгельса, что утонченная любовь, т. е. такая, которая сопровождается целой музыкой чувств, нежности, любви, доверия, радости является великим завоеванием культуры. И представьте себе — какой-нибудь живописный локон или ладная обувь у девушки, какой-нибудь красивый галстук у парня могут дать свою ноту радости изящества в молодом романе, который должен наконец выбить из нашего быта скверную, животную похотливость и неразборчивость.