Моя императрица - Николай Павлович Иванников

Конечно, это правило было верно, когда речь шла о врагах внешних. Но случались и внутренние конфликты, и тогда уж магия применялась без всякого стеснения, причем, с обеих сторон одновременно.

Я говорю сейчас о всякого рода народных бунтах, которые порой случались в разных уголках империи. Много примеров приводить не обязательно, достаточно вспомнить бунтаря Стеньку Разина, казака с Дону.

Батька его был простым крестьянином с очень непростым характером. Со своим барином он никак не уживался, часто бывал порот кнутом и бит кулаками, и вскорости решил бежать за Дон, потому как все знали, что «из-за Дону возврата нет». Коли отловят тебя по эту сторону реки, так сразу же ноздри вырвут, клеймо раскаленным железом на лоб припечатают и отправят обратно к барину твоему, навстречу кнуту и новым побоям.

Но ежели ты сможешь переправиться на тот берег реки — считай, что господь тебя миловал. Отныне ты был свободным человеком, и никто не мог отправить тебя назад к жестокому барину.

Добыл батька Стенькин себе саблю длинную, коня верного и даже жену молодую — татарку кырымскую толи украл где, толи купил по случаю. Она-то Стеньку и родила точно в срок, следом за братом его старшим, Иваном. А потом и младший братец подоспел, Фролушка.

Стенька рос быстро, повоевать успел и с татарами, и с поляками. И даже авторитет себе заработал, как славный и бесстрашный рубака. Но тут казус случился. Одним из казачьих полков русской армии в южных землях командовал Иван, старший брат Стеньки. И произошло у него недопонимание с главнокомандующим армией князем Долгоруким. Да таким сильным вышло это недопонимание, что осерчал Иван и решил увести свой полк из армии куда подальше, к Дону родному.

Его само собой догнали, схватили. А чтобы другим неповадно было самовольные дела вершить, так повесили его на длинной веревке на глазах его же казаков. Иван даже и не трепыхался нисколько, сразу помер — Стенька своими ушами слышал, как хрустнула его шея.

Вот тогда-то и затаил вольный казак Стенька Разин злобу лютую на князя Долгорукого и на всю царскую власть. И решил, что воевать будет с ними, пока сердце бьется в его груди. И поднял бунт.

Немало народу порубили с обеих сторон в бойне той. Брат брата рубил. То одни одолевать начинали, то другие. Но последнюю точку в этом вопросе поставила все же магия. Конечно, чародеи состояли на службе и у той, и у другой стороны, но у Стеньки все же то были по большей мере всякие самоучки, неофиты, аспиранты и максимум пара бакалавров.

Князь Долгорукий же подготовился к решающему сражению обстоятельно. Он выписал из Москвы трех магистров, и еще столько же подъехало в ставку из Новгорода. А уж о всякого рода бакалаврах и прочих аспирантов и говорить нечего — они встречались в армии на каждом шагу.

Уж не стану забивать голову всяческим подробностями, скажу только, что Стенька ту войну свою проиграл благодаря магам князя Долгорукого. Он и без магов проиграл бы, только провозились бы дольше, а с магами особо и возиться не пришлось. Взяли Стеньку в плен, всячески пытали и истязали, да так искусно, что не помер он от этих пыток, а только безмерно страдал. Но выдержал все истязания разбойник очень мужественно, не кричал и не стонал, и не просил пощады. В отличие от братца своего младшего Фролушки.

Но итог у обоих вышел один — оба без головы остались.

Однако, давно это было, магия тогда еще в большом почете состояла. А после этого бунта и того подавно — с той поры за честь считалось отпрыска своего в Академию Чародейства пристроить. Но прошли годы, наступила пора царствования Михаила Алексеевича, и все в корне поменялось.

Я уверен, что светлейший князь Черкасский и сам был магом, причем из мощных, матерых. Уничтожая магию и самих магов в государстве, он стремился остаться пусть не единственным ее обладателем, но зато самым сильным. Это дало бы ему возможность бороться со своими врагами, когда он сам себя объявит новым государем-императором Всероссийским. Борьба, несомненно, будет, но он борьбы той не боялся.

Самое главное, полагал он, чтобы на престол не осталось никаких законных претендентов из династии Трубецких. Иначе сам он навсегда останется просто узурпатором.

И сейчас, после смерти императора Михаила Алексеевича, ему уже ничто не препятствовало в осуществлении его далеко идущих планов. Он так считал, во всяком случае. Поскольку пока еще ничего не знал об «интересном положении» императрицы Марии Николаевны…

Примерно такая картина нарисовалась в моей голове, пока я слушал речи графини Румянцевой. И как только она произнесла свою последнюю фразу: «Если кто-то решился убить императора, то не захочет ли он убить и его наследника?», я уже знал, что буду делать дальше.

Туман задумчивости перед моим взором стремительно истаял, и сквозь его остатки я увидел упершийся мне прямо в переносицу взгляд Веры Павловны. Она терпеливо ждала моей реакции на свои слова.

И тогда я спросил:

— Ваше сиятельство, вам известно, говорил ли еще кому-то лейб-медик Монсей о состоянии императрицы? Не торопитесь с ответом, прошу вас! Это очень важно, и я настаиваю подумать тщательно, прежде чем ответить на этот вопрос. Итак: знает ли еще кто-то кроме вас и Якова Фомича о возможном в скором времени появлении наследника?

Вера Павловна медленно переваривала мой вопрос. Первое время она продолжала пялиться мне в переносицу, а потом на удивление легко сорвалась со своего кресла и прошлась передо мной туда-сюда, одной рукой потирая подбородок, а другой придерживая живот. Сквозь ткань платья проступали очертания ее пупка, и я всеми силами старался на него не смотреть.

Не желая оставаться сидящим перед графиней, я тоже поднялся с кресла, а Катерина продолжала сидеть, выжидательно глядя на Веру Павловну. Поза ее при этом была очень непринужденной, какой-то свободной. Я редко когда встречал такую позу у женщин. У мужчин — да, встречал, но чтобы у женщин… Подобного и припомнить не могу. Создавалось впечатление, что Катерина сейчас находится в своем собственном доме и сидит в своем любимом кресле, и это графиня на самом деле находится у нее в гостях.

Наконец Вера Павловна остановилась и с задумчивым видом погрозила мне пальцем.

— Я понимаю ваши сомнения, Алексей Федорович, — сообщила она. — Вы боитесь за жизнь наследника. Подобные мысли приходили и мне в голову, сразу