Золотой Оклад или Живые Души. Книга чудес - Пётр Георгиевич Паламарчук

патриоте — ветеране и культработнике, прошедшем в молодости воину, а нынче восстанавливающем для народа разрушенный захватчиками памятник архитектуры. О том же, что в данном случае «культработником» именовался служитель культа, добрый человек должен был догадаться самостоятельно.

Предъявивши местным властям заметку чуть ли не из «Правды», что тогда еще действовало на них страшнее свидания с чертом, о. Василий добился не только разрешения на невиданное в пору объявленного отмирания религии восстановление церкви, но и определенной толики фондовых строительных материалов.

Пока суд да дело, служба правилась в деревянном сарайчике; но уже со всех концов потянулись в румянцевский лес ходоки — чему немало способствовала еще скрытая слава о том, что здешний священник имеет не только дар, но и позволение совершать крайне редкий и вместе опаснейший чин; но о нем лучше в самом конце главы.

Настроивши кругом целый поселок для паломников, замаскированный под строительные хибарки, о. Василий не стал торопиться в несколько годов сделать из полуруины сиящую самоварным золотом игрушку с эпитафией «охраняется государством». Справедливо сочтя, что есть Хранитель и посильней, он взял как будто за пример историю возведения главных соборов Европы, которые столетиями сооружали артели премудрых каменщиков — только применив их опыт на отечественный лад и, конечно, вне всяких даже прикидок к масонству. Просто лет уже двадцать здесь действовала под крышею реставрации своеобычная православная лесная школа, через которую прошли сотни, если не тысячи людей, потихоньку за работой научавшихся основам веры и внутреннего делания.

Батюшка к тому же немного юродствовал, отгораживаясь тем от назойливых внешних, которым выдавал правду прибаутками да побасками — впрочем, при воспоминании о некоторых из них впоследствии иногда прошибал холодный пот, особенно когда они сбывались наяву.

Опись мы ему, конечно, сделали даром, да что там было и ставить на музейный учет — трогательные деревенские образки «подокладного письма», то есть с выписанными только ликами и руками, по большей части Николая Чудотворца, двунадесятых праздников с Воскресением посреди и небесными покровителями — святыми, соименными членам той или иной семьи на полях, да знакомой уже «Казанской Матушки», какие тысячами штук в года изготовлялись в минувшем столетии в среднерусском селе Ходеп для малоимущего народа, и еще полдюжины складеньков медного того же разбора литья?..

Быстро покончив с легкой работою, в сопровождении настоятеля, оставившего ради того жаждавшую общения паству, пошли гулять кругом озерца, притулившегося сбоку церкви; тут-то он и пустил в ход свои прославленные байки.

— Вот, — говорил, указывая на множественные строения, сгрудившиеся, как испуганные дети под материну юбку в тени храма,— опять на той неделе из райисполкома комиссары наведывались. Думали мы, что просто, как всегда, маленько денежек повыханжитъ, ан не тут-то бывало… «Эт-то что тут за город нагородили?!» — грозно так стали пытать. «Какой, — отвечаем, — город — так, времяночки, подсобные, значит, строения да бытовки…»

— Ничего себе бало́к, — тычут они на приспешню, вот где вы обедали. — Да это никак ресторан!

— Не растерян,- говорю,- а гараж.

— Где же машины?

— Машины в разъездах по делам.

— А к чему столы с кухней?..

— Ну, покуда что место пустует, надо ж рабочий люд кормить.

— Та-ак. А это что за гостиница?

— Не гостиница, а склад стройматериалов.

— Почему ж материалов не видно?

— Так мы работаем прогрессивным методом: прямо из кузова и на стройку.

— Зачем сорок коек стоит?

— Затем, что покуда одна смена работает, из второй пролетариям спать негде.

— Ладно. А это у вас крестильня?

— Никак нет, — говорю по-военному. — Тут мастерские по ремонту оборудования.

— Икон понатыкано, а станков нету?

— Так советская слесарка-столярка самая надежная в мире, не ломается и починки не требует — ну, мы сюда образа покамест от воровского глазу подалее и снесли.

…Так все кругом обошли, я уж сочинял-старался, а у последнего домка наконец всю выдумку истощил и взмолился про себя: «Господи, теперь Ты Сам научи, что говорить, — нету на то больше моей мочи!»

А эти хрюшки, чую, разогрелись так, что сейчас закипят — и тычут опять перстом: что таково́? Тогда и впрямь как будто не я, а кто-то через мои грешные уста произносит:

— Это-то? А морг.

— Зачем тебе морг?

— Ну как же, — вот, не приведи Господь, хватит вас в наших палестинах кондрашка, так не в храм же мне некрещеных класть. А покуда вы еще, благодарение Христу, живы, туточки матери сидят с малыми детьми. Так что уж живите себе на здоровье подольше, а они за вас Бога помолят.

Плюнули начальнички, улыбнулись — и, знаете, так и уехали, ничего не тронув!..

Затем он как-то ловко съехал на наши души, пытая о том о сем и, между прочим, кто мы друг другу: друзья, супруги или, так сказать, партнеры. Пригласил остаться на ночь — дескать, ехать неблизко, «кукушка» уже не пойдет, а до автобуса пилить через чащу эвона сколько, да и ходит он среди раннеиюньской распутицы через пень-колоду. Мы вежливо отнекивались, возражая, что назавтра ожидаются гости и вообще не с руки, но он с той мягкостью, что кости ломит, не то чтобы заставлял, а деятельно отговаривал.

Все-таки мне, настырному хохлу, удалось выцыганить у него благословение на дорожку, и о. Василий, вздохнувши из глубины души: «Ну, глядите!» — пожелал ангела-хранителя в путь.

Едва тронувшись, мы принялись жалеть о ненужном упрямстве: среди клубившихся сумерек и диких теней из-под земли проступили последние холода, и в легкомысленную городскую одежонку стал властно проникать ломучий колотун.

Когда же, изрядно поплутавши, мы уже в полном мраке добрели наконец до проселка, прохлада обрела силу чуть ли не мороза. Поразмышляв напрасно о правильном направлении, в полном безлюдии побрели направо, где через час-полтора пешего хода натолкнулись на деревеньку с нелепым названием Яма. Большая часть стоявших в один порядок домов была выморочной, а в единственном незаколоченном, где мерцал тихий свет, дверей не отворили — здесь не русский Север, население прохожих скорее опасается, нежели привечает.

Посреди Ямы перекособочилась будка остановки, при виде коей раздалось бодрое «Ура!». Впрочем, по невольно долгом размышлении пришлось спереди прибавить к этому кличу «д», а позади «ки» — ибо ни единой движущейся души на дороге почти что до утра так и не возникло.

Затем уже среди полного отчаяния вдали явилось нечто вроде болотных огней или шаровых молний, кружась, постепенно направившихся в эту сторону и при ближайшем рассмотрении превратившихся в