Да будет свет... - Анатолий Федорович Дьяков

только в конце года выдавали продукты: примерно три мешка пшеницы, три литра подсолнечного масла да что-то еще по мелочи. Поэтому мы с нетерпением ждали весны, когда появлялась первая зелень — крапива, лук, петрушка. Боже мой, каким вкусным казался борщ из крапивы! Мама жарила чуреки из кожуры картофеля, замешивая ее на остатках барды — пойла, предназначенного для корма скота. Выручало небольшое подсобное хозяйство, содержавшееся на подножном корму: несколько кур во главе с петухом, индюшек и кроликов. С огорода мы брали ранний картофель, лук, помидоры, огурцы. Я должен был все это своевременно поливать, хотя иногда относился к своим обязанностям спустя рукава. Мы продали почти все, имевшее хоть какую-то ценность: обрезки сукна, каких-то материй, даже дедов кованый сундук (он достался родному дяде). А на вырученные деньги купили корову, которая стала нашей спасительницей вплоть до 1947 года.

В послевоенное время для выпаса своего скота колхозники нанимали пастуха. С разрешения колхоза и по согласованию с хозяевами он собирал всех частных коров в стадо и гнал его за станицу на два-три километра. Там он пас животных весь день, а вечером пригонял обратно. Станичники, в основном мальчишки или старики, встречали стадо на окраине станицы, у старого Пикета (раньше так называлось временное сторожевое укрепление), рядом со спуском в станицу, упиравшимся в Кизилку. Здесь, на расстоянии пятидесяти-ста метров от хат, была ровная, покрытая зеленой травой, площадка.

В ожидании коров мальчишки играли на площадке в самодельные карты, шахматы или шашки. Но особенно все увлекались игрой в «ножички», которая состояла в умении бросать и втыкать нож в землю из различных положений руки и пальцев. Здесь мы демонстрировали друг другу новинки и приобретения. Предметом большой гордости был, например, поджиг — самодельное дульно-зарядное стреляющее устройство. Изготовить его было несложно. На деревянном ложе с ручкой, как у нагана, надо было укрепить медную трубку, предварительно наглухо забитую или заваренную с одного конца. Сбоку в трубке, выполнявшей роль ствола, делали узкую прорезь, а рядом прикрепляли металлическую петлю для удержания запала. Чтобы привести поджиг в боеготовое состояние, в трубку надо было насыпать порох, забить ее пыжом и заложить туда самодельную пулю, роль которой выполнял маленький камушек или кусочек свинца. Каждый старался необычно украсить деревянную часть небезопасной игрушки. А потом происходило само испытание — стрельба! Как сильно билось сердце, когда твое изделие оправдывало надежды и вызывало зависть у окружающих мальчишек. После войны порох достать было нелегко, но я придумал рецепт его изготовления. Заметив на нашем уже полуразвалившемся каменном заборе какой-то белый налет, я изучил его и понял, что это — селитра. Дело оставалось за малым: соскоблить небольшую порцию налета, смешать его в определенном соотношении с серой и добавить золу, полученную после сгорания сухой сердцевины стебля подсолнечника.

Но вернусь к рассказу о приключении, случившемся со мной и нашей коровой. Мама в эти дни работала на ферме далеко от станицы, брат уже учился в Воронцово-Александровске, поэтому корову в один из вечеров нужно было встречать мне. Но я увлекся игрой в шашки и проглядел возвращение стада. Хозяева разобрали свою скотину, а нашу корову забирать было некому. Когда я спохватился, уже начинало темнеть. У Пикета никого не было. Погода резко испортилась, началась гроза, пошел дождь. Мокрый, босой, в одних трусах и бессменной пилотке, под раскаты грома и блеск молнии я обежал все улицы и огороды, где не было заборов. Коровы нигде не было. Я в отчаянии бродил под проливным дождем по темным улицам Марьинской. Кажется, ничего более жуткого в своей жизни я никогда не переживал. Домой без нашей кормилицы возвращаться было нельзя. Мою душу терзала горькая безысходность, перемешанная со страхом. Я решил домой не возвращаться.

Вышел я из станицы по левому берегу Малки, миновал кладбище, военный памятник и углубился в поля, за которыми лежала станица Старопавловская. Дождь лил как из ведра, сверкали молнии, а я все шел и шел, удаляясь от родного дома. Я чувствовал себя таким ненужным и неприкаянным, таким изгоем и отщепенцем, что хотелось задрать голову к небу и завыть по-волчьи. Уже далеко от Марьинской я наткнулся на стог соломы, зарылся в него и, согревшись, уснул. Проснулся только к вечеру от острого чувства голода. Решил было идти дальше, но уже смеркалось, опять пошел дождь, и я остался. Правда, сон уже не шел, мешали мысли о еде. Аромат сочной растительности дразнил обоняние.

В траве кипела своя жизнь, очень мало или совершенно не зависящая от человека. Едва дождавшись утра, я покинул свое пристанище и направился в пойму реки Малки, где, как я знал, были огороды (отданные позже ученической бригаде колхоза «Заветы Ильича»), а значит — помидоры, огурцы и капуста.

Насытившись дарами земли, я устроился в стоявшем здесь шалаше. Ночью сквозь ветки шалаша проглядывало бездонное черное небо, усеянное звездами. Тогда, лежа на спине, я впервые задумался о тайнах бытия, даже не подозревая, что человечество уже многие сотни лет бьется в бесплодных попытках найти ответ на ту загадку, которая именуется жизнью. «Что происходит на далеких звездах? Кто управляет их движением? Бесконечен ли мир, или когда-нибудь все исчезнет?» — с этими мыслями, протекавшими медленно и легко, как облака по небесному своду, я погружался в глубокий сон. Прошло еще около полутора суток.

Первой стала меня разыскивать тетя Анастасия Афанасьевна. Как оказалось, корову обнаружили на следующее утро: она дошла до дому самостоятельно и спряталась неподалеку, под навесом, в соседнем огороде. А о моем исчезновении маме сообщили только на вторые сутки, и она бросилась меня искать. Господь всегда простирает свою длань над праведниками. Меня, сонного, нашли в шалаше на четвертые сутки: место моей лежки выдал тете кто-то из огородников. Меня не били и не ругали, а только спрашивали: «Зачем я это сделал?» Я не мог вымолвить ни слова, не мог объяснить причину своего поступка, такое меня одолело отчаяние. Ведь корова — это все, что у нас было, это была наша кормилица. Потом, правда, мы ее все-таки продали за бесценок из-за отсутствия кормов.

Я жил в нашей мазанке практически один, в условиях полной, неограниченной свободы: мама от зари до зари была на работе, брат все время уезжал то на учебу, то на работу. Иногда даже не хотелось идти домой, особенно после наших мальчишеских сборищ, на которых всегда находились охотники рассказать страшные истории. Летом, охваченный неосознанными детскими страхами, я засыпал в кювете рядом с нашей хибаркой, чтобы только не оставаться в замкнутом