Да будет свет... - Анатолий Федорович Дьяков

По силе и масштабам охвата территории природное бедствие напоминало засуху 1891 года, превосходя даже печально известный 1921 год.

Тяжесть потерь в первую очередь почувствовал на своем «горбу» простой народ, которому в основном и предстояло вытаскивать страну из послевоенной разрухи. Мы, мальчишки, искали свои пути для выживания: собирали кости, цветной металл, семена, которые сдавали за копейки. На вырученные деньги мы покупали ириски — обычные молочные тянучки, которые ненадолго сбивали острое чувство голода. Помню такой случай. Отец моего закадычного друга Ивана Шабанова вернулся с фронта без ноги. Ему, инвалиду, был положен бесплатный хлебный паек. Как-то он принес домой буханку черного хлеба, и я впервые увидел, какая она бывает. Кажется, что хлебный запах до сих пор кружит мне голову. Я испытал невообразимое ощущение, когда меня угостили крохотным кусочком черного хлеба: ни с какими сегодняшними деликатесами это сравнить невозможно! Ничего вкуснее я никогда не ел.

Только тот, кто познал, что такое голод, может поистине оценить это добро — хлеб. Ели мы все, что придется. Но поистине райским объедением была шелковица. Во дворе у Шабановых рос огромный тутовник. Ягода на нем созревала вкусная: розовая, толстая, длиной с полпальца. На этом дереве мы сидели по нескольку часов, набивая животы сладкой мякотью. Не зря говорят арабы: если у тебя есть тутовое дерево — ты кум королю.

В голодное время большим подспорьем для семьи стал верблюд. Работавший когда-то в одной из воинских частей, он был потом передан в колхоз. Видимо, бедное животное сильно настрадалось у прежних военных хозяев и озлобилось. Никто из мужчин не решался к нему подойти. Первый и последний раз на это осмелился хромой бригадир колхоза. Когда бедняга попытался обуздать верблюда, непокорное животное прокусило ему плечо, сделав пожизненным инвалидом. Верблюд доверял только моей маме, только ей позволял он себя запрягать. На верблюде мы возили молоко из Марьинской на Зольский молокозавод, где нас подкармливали сметаной и творогом. Но настоящим спасением от голодной смерти был обрат — снятое молоко, получающееся после удаления жиров сепаратором. Мы его напивались вволю, когда везли в Марьинскую. В школе ведь нас кормили плохо: давали тарелочку затирухи из кукурузной муки и соленый зеленый помидор. Как известно, вкус еды портит только отсутствие аппетита. А на аппетит я в те годы, конечно, не жаловался.

Верблюд был колхозный, а шерсть с него — наша. Из шерстяной пряжи мы вязали носки, которые продавали или обменивали на продукты. Было еще одно спасение — самогоноварение, но за это власти могли и осудить. А процесс — легче не придумаешь. Сбрасываешь фрукты, можно даже прелые, в бочку, даешь перебродить, а потом ставишь чугунок с этой массой на печку, прилаживаешь корыто с холодной водой — и пошла работа. Правильно говорят: всякая гибель начинается с утраты воли к сопротивлению. А русский народ сопротивляться умеет с давних пор. Уже, кажется, все, приехали! Так нет, выпутается, какая бы ситуация ни сложилась.

В декабре 1947 г. в соответствии с постановлением Совета Министров СССР и ЦК ВКП(б) в стране была проведена денежная реформа, которую наша семья даже не заметила, поскольку обменивать нам было нечего. Вскоре в клубе нашей станицы был развернут избирательный участок по выборам в Верховный Совет СССР. В день выборов там организовали буфет, где продавали чай, конфеты, печенье. Я смотрел на все это великолепие с большой жадностью, но купить ничего не мог — в кармане не было ни копейки. Вдруг я увидел валявшийся на полу рубль. Схватив заветную бумажку, я зажал ее в кулаке — и остолбенел. Мне одновременно было и стыдно, и страшно. Стыдно — за то, что взял чужое, а страшно — что могут отнять. Я раскрыл ладонь только перед Иваном Шабановым, чтобы показать свою находку. Решение, что делать с привалившим «богатством», нами не обсуждалось. Мы пошли в буфет и купили себе… целых пять стаканов сладкого чая. Выпитый чай скоро забылся, но эпизод этот врезался мне в память на всю жизнь.

Если и существует мнение, что детство счастливо своей безмятежностью и бездумностью, то лично ко мне это никак не относится. Мама была занята в колхозе — то в поле, то на птичнике, а я жил сам по себе — в стае такой же бездомной станичной «братвы». Никто меня не контролировал, хожу я в школу или нет. С малых лет я пристрастился к картам: играл в «дурачка», в «ведьму», даже в «очко» играл под деньги, которых не было. Играли мы в шашки, шахматы, домино, а по вечерам — в лото. В играх мне везло: я часто выигрывал, но старался не заходить далеко — сдерживал свой азарт. Мы очень любили играть в «чику». Каменной, а еще лучше металлической битой нужно было попасть в кучку монет, поставленную на определенном удалении. Возможно, такой игрой зарабатывал себе на хлеб главный герой повести Валентина Григорьевича Распутина «Уроки французского». Увлекшись игрой, я частенько забывал о том, что необходимо полить огород, покормить кроликов и кур.

Наша станичная «братва» не имела ничего общего с компанией тихих и послушных пай-мальчиков. Мы были грозой окрестных садов, бахчей и огородов, воровали с армейских складов оружие, доставали из снарядов взрывчатку. От таких опасных забав погибло много хороших ребят. Как-то раз мы нашли снаряд от 122-мм гаубицы, обложили опасную находку соломой, подожгли ее и отошли в сторону. Взрыва не последовало. Я нутром почуял что-то неладное и вместе с другими ребятами ушел домой. А один из мальчиков решил помешать золу граблями. Эхо страшного взрыва разнеслось по всей округе. Еще в один дом пришла беда. А сколько валялось вокруг неучтенного оружия и боеприпасов! Но детская пора тем и хороша, что предохраняет нашу психику отсутствием чувства логической связи между действительным значением некоторых жизненных испытаний и тем отголоском, который получают они в нашем сознании позже, когда ум уже привыкает анализировать случившееся.

Глава 5

«Брунколет»

Стойкий, пригодившийся мне впоследствии, иммунитет к самовыживанию приобретал я на Малке. Окружающая природа имела для нас прикладное значение. Здесь нашей пищей было всё, что плавало, летало и ползало. На уху шла рыба, пойманная на удочки с несколькими крючками и грузилами, а также собранная на обнаженном дне ерика после отведения его вод в сторону от основного русла. Мясо птицы и яйца мы добывали из гнезд, устроенных на отвесных, высотой до сорока метров, глинистых берегах. Какой-нибудь «герой»,