Евреи в России: XIX век - Генрих Борисович Слиозберг

с которых предназначались на содержание больниц при церквах, школ, богаделен и т. д. Эти суммы и недвижимые имущества образовывали особые кассы, которые назывались «Gotteskasten»[221]; управление этими кассами принадлежало магистрату, то есть тому учреждению, которое ведало и гильдиями, и цехами, и вообще городскими делами.

Наступил час введения городового положения 1870 года с соответственными изменениями и для Прибалтийского края. Это было в 1877 году. Накануне прекращения функций магистрата как городского управления магистраты произвели распределение сумм и имений, входивших в состав «Gotteskasten». Постановлено было городским общественным управлениям передать только ту часть этого имущества, которая предназначалась на потребности, подведомственные городскому управлению по положению 1870 года; ту же часть (львиную), которая предназначалась на содержание лютеранских церквей, магистраты оставили за собой как органами «патроната». В принципе против такого способа распоряжения, если только распределение было более или менее справедливо, нельзя было ничего иметь. И действительно, там, где суммы и имения «Gotteskasten» не составляли крупной величины, мне неизвестны случаи каких-либо недоразумений по поводу раздела. Но в городе Ревеле «Gotteskasten» имел значительный капитал, а главное — имел пять довольно крупных имений. Когда губернатором Эстляндии сделался князь Шаховской, усердно проводивший политику Александра III во вверенной ему губернии, то против распоряжений магистрата, хотя они и были одобрены первой образовавшейся в городе думой с сильным немецким и, во всяком случае, лютеранским элементом, последовал протест; началось дело, тянувшееся с 1878 года до середины девяностых годов. Бесчисленный ряд указов Сената то отменял постановления городских дум, то подтверждал правильность прежних постановлений; делались новые постановления, которые в свою очередь опротестовывались губернатором, — завязывалось новое дело; словом сказать, дело запуталось в такой мере, что министерство уже никак не могло разрешить его с одной только политической точки зрения, и пришлось разбираться в нем юридически. Когда дело поступило ко мне и нужно было дать заключение, то потребовалась значительная затрата времени на ознакомление со всем ходом его; и я убедился в том, что все дело с самого начала было поставлено с большим искусством на такие явно неправильные рельсы, что катиться оно могло только в направлении все большей и большей неразрешимости. Я предложил, на основании чисто юридических соображений, решение в пользу притязания лютеранских церквей, то есть магистратов, так как по существу они были совершенно правы; и делу положен был конец.

Никогда не поступали на заключение юрисконсульта дела, производившиеся в земском отделе и касающиеся вопросов крестьянского быта. По-видимому, там никаких юридических сомнений у чинов департамента не возникало. Не нуждались в этих заключениях и обычные еврейские дела, которые сосредоточены были в департаменте полиции в особом делопроизводстве. Тем не менее попадались иногда производства, имевшие значение для евреев, но не по делам о праве жительства или правах на торговлю, а по вопросам, связанным с землевладением, с метриками и т. п. Так, я припоминаю, например, вопрос об исправлении еврейских метрических книг; вопрос о праве евреев арендовать рыбную ловлю на озере, входившем в состав льготного имения, то есть такого, которое нельзя было сдавать евреям в аренду и до 3 мая 1882 года по специальным узаконениям, касавшимся льготных имений, и в особенности, по закону 27 декабря 1885 года.

Любопытными и характерными делами были дела об исках, которые имели право предъявлять губернаторы и генерал-губернаторы в интересах ограждения действия закона 1885 года о землевладении в Западном крае. По закону всякий обход запрета продажи имений лицам нерусского происхождения, то есть не имевшим установленного свидетельства от губернатора или генерал-губернатора на право приобретения имений, давал основание губернатору предъявить иск об уничтожении договора, хотя формально и законно, но имевшего запрещенную законом цель фактического перехода имений в распоряжение лиц, коим по закону это было воспрещено. Предъявлять или не предъявлять иски зависело, конечно, от усмотрения местной административной власти. На этой почве было немало дел, свидетельствовавших о полном произволе в применении закона об этом праве губернаторов или генерал-губернаторов. Кого хотели, миловали, а кого не хотели — тормошили сложным судебным процессом, который имел всегда много шансов на благоприятный для администрации исход. Бывали — что особенно характерно — случаи, что помещик, русский землевладелец, которому почти даром досталось имение, сам возбуждал иск или побуждал административную власть предъявить такой иск об уничтожении договоров — например, лесорубочных или договоров на эксплуатацию мельниц, заводов и т. д., — договоров, за которые были получены деньги вперед. После получения денег начинался судебный процесс о признании договора недействительным, а потом — отказ от возврата денег, полученных по незаконной сделке. Особенно мне памятно по возмутительной циничности дело некоей Вахромеевой, обращавшейся даже на высочайшее имя с ходатайством об освобождении ее от платежа долга помещику-поляку Пересвет-Салтану по сделкам, признанным по ее собственному иску недействительными, на основании законов о польских имениях. Ходатайство Вахромеевой поддерживалось местной администрацией, и только потому, что оно попало к юрисконсульту на заключение, подоплека этого дела была раскрыта, и ее ходатайство было отклонено.

Требовалось мое участие и в делах судебных, по искам, предъявлявшимся к Министерству внутренних дел по поводу завещаний с благотворительными назначениями. Некоторые московские дела мне особенно в этом отношении памятны, и опять-таки они были связаны с законом о раскольниках. Завещания оспаривались законными наследниками раскольников, оставлявших крупные капиталы в пользу раскольничьих учреждений, хотя наследники сами принадлежали к раскольничьим общинам, на основании незаконности самых завещательных распоряжений (таково было, например, известное дело Рахманинова). Вообще не было ни одного крупного легата в пользу благотворительности, который не оспаривался бы наследниками по искам, предъявляемым к Министерству внутренних дел как к высшему учреждению, обязанному по закону давать назначения тем из завещательных распоряжений, которые в точности не указаны в самом завещании. В этих делах возникал ряд юридических вопросов, и в разрешении их, в подготовке способов отстаивания их в порядке судебном мне приходилось принимать самое энергичное участие, составлять соответственные судебные бумаги, снабжать юрисконсульта материалами для представления объяснений в судах и в Сенате и т. п.

Работы по юрисконсультским заключениям по делам Министерства внутренних дел были особенно интересны, как я уже сказал, в смысле изучения нашего бюрократического механизма, и с течением времени стала для меня выясняться главная причина той медленности движения дел, на которую всегда так горько жаловалось общество, видя в ней органическое свойство бюрократии. Много раз мне приходилось убеждаться в том, что маленький винт в этой крупной машине может затормозить движение любого дела в любом направлении, несмотря на то что главный машинист, то есть сам министр, хотел бы делу дать желательное для него направление. Если верно то, что