Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга II - Константин Маркович Азадовский

Оставляя в стороне фундаментальную тему «Азадовский и Пропп», отметим, что М. К. и ранее скептически относился к «морфологическому» методу Проппа и, поддерживая Владимира Яковлевича как сотрудника кафедры фольклора университета, подвергал его критике за отсутствие исторического взгляда[77].

Приведем еще одно свидетельство – фрагмент из письма к В. Ю. Крупянской от 16 мая 1952 г.:

Ан<на> Мих<айловна>[78] просидела у меня несколько часов; рассказывала грустные институтские и фольклорные новости. <…> Жалуется и скорбит Ан<на> М<ихайловна>, что Пропп в лекциях студентам и в аспирантских занятиях совершенно вытравляет все элементы историзма, заменяя это болтовней на общие темы и отвлеченные понятия. На всех докладах Лихачева[79] об историч<еских> основах былин он неизменно упрекал его в неизжитом влиянии Вс<еволода> Миллера. Недавно одна его ученица защищала (и защитила!) диссертацию о царе-Ка́лине[80]. В ней (диссертации) было все, кроме… истории. А ведь это – наиболее конкретно-исторический материал.

Долго ли еще будут продолжаться издевательства над наукой.

Впрочем, мысли М. К. занимала не одна фольклористика, он тревожился о судьбе гуманитарной науки в целом. В его письмах, особенно после 1949 г., содержится немало безжалостно горьких слов относительно ее нынешнего состояния. Создается впечатление, что советский ученый, изгнанный из науки и наблюдающий за происходящим извне, острее других ощущал тот глубокий методологический кризис, который переживала после войны отечественная филология.

Знакомясь в 1950‑е гг. с тем или иным новым изданием, М. К. постоянно сетует на невозможность откликнуться на него рецензией. Страдая от невозможности пробиться к читателю, он обдумывает «обходные пути», например, публикацию под псевдонимом или возможность напечатать рецензию под фамилией одного из своих учеников или друзей-единомышленников: 10 марта 1950 г. он писал В. Ю. Крупянской:

Вспоминаю, как в старые-старые годы Драгоманову[81] нельзя было печататься под своей фамилией. Он стал печатать статьи и рецензии в «В<естнике> Евр<опы>», «Киев<ской> Старине» и др<угих> изданиях под псевдонимом «Т.», Кузминский, К–ий и др.[82] И все знали, кто это: и правительство, и редакция, и многие читатели догадывались.

А вот мне никто не запрещает печататься, – нет такого указания, а грязные и злобные добровольцы вроде Бельчикова и Чичерова положили на мое имя табу и ничего нельзя поделать. В руках Чичерова фолькл<орный> отдел «Сов<етской> Этнографии», – в руках Бельчикова буквально все ист<орико>-лит<ературн>ые издания – «Изв<естия> Ак<адемии наук>», «Лит<ературное> Насл<едство>», – да еще вдобавок «Советская Книга». А сколько у меня материалов скопилось!.. Так хочется порой выступить. Был бы у меня какой-либо близкий и нейтральный человек, можно было бы от его имени посылать статьи, чтобы эти «аспиды» не догадались – но таких нет – и не хочется доставлять неприятности близким ученикам, если б они и согласились на это.

Хотелось бы написать рецензию и на «Онежские былины» Гильфердинга (том 1). Да мало ли что мне хочется.

Этот пассаж относится к весне 1950 г. – через несколько месяцев ситуация М. К. сдвинется, как мы знаем, в лучшую сторону. Однако мысль о том, что он не может выступить публично в своем излюбленном жанре и высказаться в полный голос, продолжает угнетать его и в конце 1950 г., и в дальнейшем:

…сегодня у нас с Л. В. был «вечер смеха и юмора». Мы рассматривали одну книжечку и буквально помирали с хохоту. Книжечка это: «Библиографический указатель устного творчества казахов». Составитель – В. М. Сидельников[83].

Более безграмотной, невежественной халтуры я не видывал. Особенно замечательны все (почти без исключения) №№ с иностранными заглавиями. Это буквально нечто чудовищное. Видимо, доктор филологических наук не знает языков даже в пределах гимназического курса!

А кроме того, книжечка, как всегда у Сид<ельнико>ва, – саморекламна. В предисловии сообщается, что он просмотрел… книгохранилище Всесоюзной б<иблиоте>ки им. Ленина. Ни больше, ни меньше! И, кроме того, еще десяток других книгохранилищ.

Вот-то руки у меня чешутся на рецензию. Но… сами понимаете: мне нельзя. Я бы так написал, что его статья об одном известном Вам человеке[84] показалась бы детским лепетом* <*и, кроме того, в ней бы не было ни одного слова лжи и ни одной передержки! – Примеч. М. К.> Что делать: руки связаны и рот заткнут. Мне невозможно выступать его критиком. Советую книжку эту посмотреть, если не получили ее в подарок от автора с нежной надписью[85].

Эмоции вновь и вновь выплескиваются в письмах М. К. «Вообще, мне, по-видимому, приходится переходить на этот жанр: критические рецензии в письмах», – горестно иронизирует он в письме к В. Ю. Крупянской 10 марта 1950 г. Таких мини-рецензий, рассыпанных по его письмам, было немало и в предыдущие годы. Теперь он пишет их чаще, как будто торопится сделать что-то еще во имя науки.

Об одной из таких «коротких рецензий» сообщается в цитированном письме к Крупянской от 10 марта 1950 г.:

Недавно написал большой разбор статьи Лёвы П<ушкаре>ва[86] «О труде как основе сказки». Написал и потом пожалел, конечно: боюсь, не обиделся бы мальчик, – хотя я старался писать как можно мягче, но несколько суровых и резких фраз у меня сорвалось. Статья – не плохая, но методологически опасная; она слишком цитатна. Идя таким путем, можно доказать что угодно. Можно доказать, что основой сказочных образов является прославление лености, беспечности и проч. В статье нет подлинного исторического анализа, а без этого нет и не может быть исследования. Его статья носит, как я и написал ему, характер иллюстративно-исторического комментария к тезисам Горького, а не попытки обоснования их историческим путем. Но он – юноша талантливый, очень литературный, с хорошим пером. Очень тревожусь, не задел ли юношеского самолюбия?

«Мальчик» не обиделся, и самолюбие не было затронуто. В письме от 14 марта 1950 г. Пушкарев искренне благодарит М. К. («письмо Ваше с критикой моего беспутного опуса получил»), соглашается с ним («Вы правы, что моя статья – это иллюстрация к Горькому») и даже пытается защищаться: «Как мне показать историческое развитие темы труда в сказке, когда у нас нет работы, рассказывающей об историческом развитии сказки вообще и сказочных образов тоже? Ответьте, мудрый Эдип» (69–17; 17 об. – 18).

Лишь дважды удается М. К. в 1950‑е гг. выступить с рецензиями на фольклористические издания. Первая была скорее библиографической[87], зато вторая, посвященная сборнику «Славянский фольклор»[88], в