Совдетство. Книга о светлом прошлом - Юрий Михайлович Поляков

Следуя за повозкой, я добрел до Бакунинской улицы, названной так в честь революционера, боровшегося с самодержавием, и очутился возле торгового техникума. Там учат, как говорит Тимофеич, обвешивать и обсчитывать население, а Лида злится, не соглашаясь с таким мрачным взглядом на нашу советскую действительность.

Однажды, еще в четвертом классе, я написал в сочинении на тему «Моя будущая профессия», что хочу стать революционером, как Бакунин или Бауман, и сражаться за свободу народа. Ольга Владимировна, наша первая учительница, преподававшая нам до пятого все предметы, задержала меня после уроков и как-то неловко, отводя глаза, стала растолковывать: мол, поскольку царь давно свергнут, а народ освобожден, острая нужда в революционерах на просторах СССР отпала сама собой. Такая профессия в народном хозяйстве теперь ни к чему, поэтому разумнее избрать себе другую специальность, например космонавта, врача, военного, агронома, инженера или учителя…

– Тогда я буду писателем!

– Почему? – опешила Ольга Владимировна.

– Но ведь кто-то же должен сочинить продолжение «Чиполлино»!

– Разумеется! – радостно закивала она.

…Я остановился у светофора. На противоположной стороне, возле булочной, из-за куска хлеба ссорились местные собаки, из дверей гастронома высовывалась очередь, значит, там что-то дают. Со стендов «Союзпечати» смотрел покойный маршал Рокоссовский, во всех газетах одинаковый, даже в «Советском спорте». Интересно, ордена похоронят вместе с ним, сдадут в музей или оставят на память родственникам?

Если теперь свернуть направо, то через двадцать минут дойдешь до библиотеки имени Пушкина, а если налево, то за десять минут можно добраться до библиотеки имени Усиевича. И там, и там я часто бываю, чтобы поменять прочитанные книги на новые.

«И куда в тебя только влезает!» – удивляются библиотекарши.

А если пересечь проезжую часть и шагать прямо, никуда не сворачивая, мимо булочной, пивной и пункта приема стеклопосуды, упрешься в Большую Почтовую улицу. Там, в Буденновском поселке находится мой детский сад, его можно сразу узнать по угловой двухъярусной веранде, прилепившейся к многоэтажному кирпичному дому, где обитают, как говорит тетя Клава, герои Гражданской войны и их потомство. Верхняя веранда не отапливалась, и зимой нас укладывали там на тихий час в ватных спальных мешках. Конечно, мало кто по-настоящему засыпал, и мы для развлечения соревновались, у кого гуще пар идет изо рта. Чтобы победить, надо сначала как можно дольше задержать дыхание, а потом с силой вытолкнуть воздух наружу.

Чуть дальше – Рубцов переулок, там живут бабушка Аня и тетя Клава. Куда направить стопы? Я решил довериться судьбе и следовать за извозчиком, а он тоже остановился на перекрестке. Возможно, везет поклажу в наш гастроном, где молоко наливают в бидончики половником на длинной ручке, и стоит оно двадцать восемь копеек за литр, дешевле бутылочного.

Зеленый свет почему-то никак не зажигался. Я от нечего делать наблюдал, как мимо бесконечным потоком едут полуторки с деревянными бортами, самосвалы, груженные щебнем, горбатые «Победы» и грудастые «Волги» с «шашечками» на боках, автобусы с лобовыми стеклами, словно вдавленными внутрь, сине-желтые троллейбусы с длинными рогами, которые, цепляясь за провода, щелкают и роняют иногда на мостовую крупные искры. Мимо промчался лаково-черный «ЗИМ» с розовыми шторками на окнах. «Начальство покатило!» – мрачно говорит отец с затаенным осуждением.

Зеленый свет как пропал. Наверное, что-то сломалось в светофоре. Скорее всего, «контакт отошел» – так в общежитии всегда говорят, если возникают перебои с электричеством, и бегут к специалисту – Тимофеичу. Он загадочно улыбается: «Опять где-то коротнуло!» – берет отвертку, плоскогубцы с пластмассовыми ручками, моток синей изоленты, паяльник, оплавленный оловянный стержень и кусок канифоли, похожей на пористый янтарь. Все это нужно для изготовления «жучка», благодаря чему в доме снова зажигается свет.

– Муж у тебя, Ильинична, – волшебник! – хвалят соседки.

– Да уж, руки-то растут откуда положено. – Лида розовеет от гордости.

– И не только, чай, руки… – ржет старуха Комкова.

– Сгорим когда-нибудь мы из-за этого волшебства, как в двенадцатом году! – шутит комендант Колов, тоже разбирающийся в электричестве. – Всю проводку надо менять в доме. При царе Горохе делали.

– А кто мешает?

– У нас плановое хозяйство. Подойдет наша очередь, и поменяют – вас не спросят!

Автомобили меж тем, воспользовавшись заминкой, шли сплошным потоком, один за другим, и, презрительно фыркая выхлопами, не пускали гужевую древность в свои сверкающие ряды. Наконец прибежал сердитый орудовец в серой рубашке с погонами. Лычки на погонах образовывали красную букву «Т». Старшина пронзительно засвистел, поднял над фуражкой полосатый жезл и остановил движение. Затем он, повернувшись к нам боком, рывком показал, мол, граждане могут пересечь улицу, а извозчик – ехать прямо. Пешеходы, изнуренные лишним ожиданием, рванули в обе стороны. Но кучер замешкался, видимо, битюг задремал от дорожной усталости. Лошади умеют спать стоя, подобно тому, как люди могут дрыхнуть сидя. Милиционер занервничал, стал быстро вращать свою полосатую палку-выручалку, поторапливая телегу. Разозленный извозчик тряхнул вожжами так, что лязгнули железные удила, и битюг, проснувшись, понуро двинулся вперед.

Я решил последовать за бидонами и узнать, что дают в гастрономе, а заодно полюбоваться на зеркальных карпов, медленно и печально плавающих в мутной воде, ожидая неизбежной смерти на шипящей сковородке. Совсем другое дело – мои рыбки! Им ничего не угрожает, кроме Сашки-вредителя, он недавно от всего сердца навалил в аквариум надоевшей ему манной каши. Да что там говорить, мои рыбки явно живут при социализме, даже при коммунизме. А вот несчастные карпы в гастрономе – эти точно при диком капитализме.

Вдруг над головой раздался жуткий треск, небо, словно грязную простынь, кто-то чудовищно сильный рванул пополам. В прорехе вспыхнули молнии. В сгустившемся воздухе запахло металлом, и густые, рокочущие раскаты грома один за другим навалились на город. По носу шлепнула тяжелая, холодная капля. Я повернулся и что есть духу помчался в столовую, преодолев весь Балакиревский переулок за две минуты. Если бы поблизости оказался Иван Дмитриевич с секундомером, первый юношеский разряд по бегу мне был бы обеспечен! Едва я успел взлететь на крыльцо, хлынул настоящий ливень, да такой сильный, что не стало видно домов и деревьев, а вдоль тротуаров ринулись вниз, к Бакунинской, бурлящие потоки воды. Тучи будто прорвало. Мимо проехала горбатая «Победа», капли отскакивали от темной крыши с такой силой, что машина напоминала большого ежа, ощетинившегося прозрачными иголками.

Столовая приветливо встретила меня запахом общественного питания. В прихожей, справа от проема раздевалки, по-летнему пустовавшей, нависал над эмалированной раковиной латунный кран с алюминиевым вентилем. Возле умывальника висело зеркало, а выше красовался