Книга 1. «Мы наш, мы новый мир построим…», 1917–1938 - Андрей Константинович Сорокин

величайшая конспирация, ибо Сталин, несмотря на то, что мы последовательные ленинцы, обрушит на нас все свои репрессии»[1353]. Следует учесть, что тогда же, в 1932-м злейший враг Сталина Троцкий другими словами скажет почти то же самое: «Сталин завел нас в тупик. Нельзя выйти на дорогу иначе, как ликвидировав сталинщину… надо пересмотреть всю советскую систему, беспощадно очистить ее от накопившегося мусора. Надо, наконец, выполнить последний настойчивый совет Ленина: убрать Сталина» [1354].

Стоит вспомнить, что эти, как и многие другие оппоненты Сталина, в годы Гражданской войны и сами отдали дань жестоким большевистским практикам управления, не ограничиваясь откровенной риторикой, угрожавшей оппонентам большевистского режима. Богатый террористический опыт российских леворадикальных партий, включая самих большевиков и их ближайших (до поры до времени) союзников — левых эсеров, мог только усиливать опасения едва ли не любого политического лидера, окажись он на месте Сталина. Террористическая опасность, возможность заговора в ближайшем окружении с течением времени все больше приобретали для Сталина очертания реальной угрозы не просто его политическому курсу, но и физическому существованию. Поэтому не стоит удивляться официальной риторике эпохи Большого террора, переполненной соответствующими инвективами в адрес реальных или мнимых врагов Сталина и/или политического режима. В значительной мере она отражала реальное восприятие вождем режима гипотетических (но не мифических) угроз в свой адрес. Особенностями сталинского характера можно объяснить лишь гипертрофию восприятия Сталиным имевшихся рисков, в результате чего количество мнимых заговорщиков стало исчисляться десятками тысяч.

Не приходится удивляться и дальнейшей судьбе Рютина. 10 января 1937 г. Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила его к расстрелу. В тот же день приговор был приведен в исполнение в отношении него и 11 его сторонников[1355].

Материалы процесса по делу Рютина сыграли важную роль в организации еще одного «дела» — А.П. Смирнова, В.Н. Толмачева, Н.Б. Эйсмонта (членов и кандидатов в члены ЦК), которому также было посвящено специальное совместное заседание Политбюро и Президиума ЦКК в ноябре 1932 г. Основной целью этого разбирательства являлось осуждение любых сомнений в правильности сталинского курса. Солировал на заседании Сталин: «Эти люди стоят против нашей политики индустриализации, против нашей политики коллективизации, против нашей политики насаждения и развития совхозов… Смирнов и другие, как видно из показаний, заостряли вопрос на одном лице — на Сталине, изображая дело так, что виноват во всем Сталин… Но это уловка с их стороны… На самом деле они ведут борьбу не со Сталиным, а с партией, с линией партии, которую они считают гибельной». Вопрос «об антипартийной группировке» был вынесен на пленум ЦК в январе 1933 г., двоих из трех оппозиционеров исключили из партии и арестовали, они погибнут в годы Большого террора[1356]. Эти два дела — Рютина и Смирнова, Эйсмонта, Толмачева положили начало большой чистке большевистской партии, объявленной в конце 1932 г. В течение 1933 г. из партии будут исключены 365 тыс. чел. [1357]

Письмо И.В. Сталина В.М. Молотову о приросте промышленности, экспорте хлеба, аресте Суханова, Базарова, Рамзина

Не ранее 23 августа 1930

Автограф И.В. Сталина. Помета: «VIII/1930» — автограф В.М. Молотова

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 1. Д. 5388. Л. 121–122]

Процесс формирования ближнего круга соратников, которых Сталин решит повести за собой, также будет включать репрессивные практики, правда, иного содержания и интенсивности. Заподозрив председателя ЦИК СССР М.И. Калинина в нелояльности из-за контактов, которые тот имел с оппозиционерами, Сталин в августе 1930 г. рекомендовал Молотову «осведомить» об этом ЦК, «чтобы Калинину впредь не повадно было путаться с пройдохами»[1358].

В 1927 г., подводя итоги противостояния с «троцкистско-зиновьевским» блоком, Сталин на одном из партийных форумов воскликнет: «Оппозиции — крышка!»[1359] Тогда Сталин явно поспешил. До приведения внутрипартийного порядка к норме, исключавшей проявление инакомыслия, как мы видим, ему потребовалось еще несколько лет. Сталин из этого опыта извлечет уроки, необходимые для системы его координат. Любое проявление самостоятельности в сфере политического, или смежных с нею, будет интерпретироваться как политическая оппозиция, и преследоваться самым жестоким образом. Призрак оппозиции, кажется, не оставит его до последних дней.

* * *

Сталин постарался подвести теоретическую базу под репрессивный характер советского политического режима, приобретавшего под его руководством свои специфические черты. Делая доклад об итогах первой пятилетки на объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) 7 января 1933 г., он, как известно, подтвердил: «Некоторые товарищи поняли тезис об уничтожении классов, создании бесклассового общества и отмирании государства, как оправдание лени и благодушия, оправдание контрреволюционной теории потухания классовой борьбы и ослабления государственной власти… Уничтожение классов достигается не путем потухания классовой борьбы, а путем ее усиления. Отмирание государства придет не через ослабление государственной власти, а через ее максимальное усиление, необходимое для того, чтобы добить остатки умирающих классов и организовать оборону против капиталистического окружения»[1360]. Заявленная программа и станет последовательно реализовываться в течение 1930-х гг.

Ко времени произнесения Сталиным цитированной выше речи, в соответствии с принятыми решениями об увеличении численного состава «органов правопорядка», общая численность сотрудников оперативных отделов ОГПУ с 18 тыс. в 1928 г. выросла до 30 тыс. чел.[1361] В алгоритм проведения сталинской «революции сверху», как и большевистской социальной революции в целом, с самого начала были включены принуждение и репрессии как необходимый инструмент управленческой практики. Использование только средств убеждения, пропаганда и агитация, как показал опыт Гражданской войны, оказались не самым эффективным средством переформатирования традиционного российского социума, не смогли противостоять «частнособственническим инстинктам» основной массы населения и убедить их следовать радикальным установкам большевистской партии. Причем решение о применении репрессий станет приниматься политическим, а не судебным органом в соответствии с практикой, начавшей складываться еще в годы Гражданской войны.

Именно сталинская революция сверху повлечет за собой широкое укоренение «политического подхода» в правоприменении. Как нам кажется, эта особенность сталинской юстиции достаточно ясно продемонстрирована в предшествующем изложении. Ясное представление об этих особенностях правоприменительной практики дают и другие документы. К их числу принадлежит, например, постановление Политбюро от 18 июля 1929 г. «О контрреволюционной организации в военной промышленности»: «Предрешить расстрел руководителей контрреволюционной организации, вредителей в военной промышленности, а самый расстрел отложить до нового решения ЦК о моменте расстрела». Лишь в следующем пункте было предложено ОГПУ «представить список лиц, подлежащих расстрелу, и материалы»[1362].

В постановлении «О военной промышленности», принятом тремя днями ранее, под этот приговор была подведена политическая база. «В настоящее время, когда установлена принадлежность большинства старых специалистов к контрреволюционной организации, военная промышленность в отношении технического руководства