Русская революция. Книга 2. Большевики в борьбе за власть. 1917—1918 - Ричард Эдгар Пайпс

земле, располагалась не в перенаселенных центральных, великоросских губерниях, которые теперь находились под контролем большевиков, но на периферии империи — в прибалтийских областях, западных провинциях, на Украине и Северном Кавказе — там, где после октября 1917 года большевики еще не взяли контроль в свои руки. В результате общий фонд земель, подлежавший распределению в занятых большевиками местах, оказался значительно меньше, чем ожидало крестьянство.

Но даже и в этих местах трудно было достичь равномерного распределения земли, поскольку крестьянин отказывался делиться захваченным и с чужаками (иногородними), и с крестьянами из соседних общин. Вот как, по словам современников, на деле происходило распределение земли: «Аграрный вопрос решается очень просто. Вся земля помещика становится собственностью общины. Каждая сельская община получает свою землю от владевшего ею помещика и не уступит ни пяди чужаку, даже если у нее земли слишком много, а у соседней общины мало… Она предпочитает оставить излишек в руках помещика, с тем только, чтобы ничего не досталось крестьянам из другой общины. Крестьяне говорят, что, пока землей владеет помещик, они все-таки могут с нее заработать и, при необходимости, всегда заберут ее себе»{1235}.

Непросто определить, сколько пахотной земли на самом деле получило российское крестьянство в 1917–1918 годы: оценки варьируются и дают разброс от 20 до 150 млн. десятин{1236}. Основным препятствием служит неточное определение самого термина «земля». Как показывают многочисленные статистические исследования, проводившиеся после революции, термин этот мог описывать самые разные понятия: пахотную землю, или «пашню», — наиболее ценимый вид «земли», но так же и луг (выпас), лес, экономически бесполезные площади (пустыня, болото, тундра). Только смешав все это воедино и дав этому обессмысленное наименование «земля», можно получить фантастическую цифру в 150 млн. десятин — впервые сообщенную Сталиным в 1936 году и являвшуюся в течение длительного времени обязательной в коммунистической литературе, — якобы полученных русскими крестьянами в результате революции{1237}.

Надежная статистика говорит о гораздо более скромных результатах. Цифры, полученные наркомземом в 1919–1920 годах, показывают, что в общей сложности крестьяне получили 21,15 млн. десятин (23,27 млн. га){1238}. Раздел оказался неравномерным. 53 % российских общин не получили земли от революции{1239}. (Это примерно совпадает с числом деревень (54 %), заявивших, что они «недовольны» результатами раздела земли{1240}.) Оставшиеся 47 % общин получили далеко не равные доли пахотной земли. В тридцати четырех губерниях, по которым существуют цифры, статистика такова: общины шести губерний получили менее чем по одной десятой десятины на каждого своего члена; общины двенадцати губерний получили от одной десятой до одной четвертой десятины на душу; в девяти получили от четверти до половины десятины; крестьяне еще четырех губерний получили от половины до целой десятины; и только в трех губерниях крестьянам удалось получить от одной до двух десятин{1241}. В масштабах страны средний общинный надел пахотной земли на душу, составлявший до революции 1,87 десятины, поднялся до 2,26 десятины{1242}. Таким образом, прирезка составила 0,4 десятины пахотной земли на едока, то есть 23,7 %. Эта цифра, впервые приведенная в 1921 году, подтверждается позднейшими исследованиями, самые авторитетные из которых несколько уклончиво говорят, что земля, полученная средним крестьянином, «не превышала» 0,4 десятины[202] — гораздо менее того, что крестьяне ожидали от «черного передела».

Но даже и эта скромная цифра не дает нам возможности правильно судить об экономической выгоде передела, поскольку большая часть тех земель, которые были прирезаны к крестьянским хозяйствам в 1917–1918 годах (примерно две трети), до этого уже арендовалась крестьянами. «Социализация» земли, таким образом, не столько увеличила количество доступной крестьянину пахотной земли, сколько освободила его от уплаты ренты{1243}. В дополнение к освобождению от выплаты ренты, что в сумме составляло 700 млн. рублей в год, крестьянство получило еще одну поблажку в виде упразднения коммунистическим правительством задолженностей Крестьянскому поземельному банку, которые к тому времени достигали 1,4 млрд. рублей{1244}.

Крестьянство скептически воспринимало свое новое право землевладения, поскольку было осведомлено, что новое правительство собирается в будущем вести колхозы: декрет о социализации земли, изданный в апреле 1918 года, постановлял, что передача земель общинам будет временной. Крестьянство находилось в недоумении относительно того, сколь долго оно сможет пользоваться землей, и решило в итоге вести себя так, будто получило ее в пользование до снятия следующего урожая. Поэтому, вместо того, чтобы обобществить полученные земли и сделать их собственностью общины, они предпочитали владеть ими раздельно с тем, чтобы в случае вынужденной утраты прирезанных земель сохранить свои наделы*{1245}[203]. В результате усилилась и до того уже приносившая убытки чересполосица. Многим крестьянам приходилось проделывать по пятнадцать, тридцать, иногда по шестьдесят километров, чтобы добраться до своих новых земельных участков; если расстояние оказывалось слишком велико, эти участки просто забрасывали{1246}.

Но довольно говорить об экономических выгодах, принесенных российскому крестьянству революцией. Оно заплатило за них дорогой ценой. Историки обычно не учитывают, во что обошлась крестьянину революция на селе, хотя потери были весьма значительными. Понесенные крестьянством убытки были двух видов: убытки в результате инфляции и те, что обусловливались потерей земли, которой крестьяне владели единолично, отдельно от общины.

До революции российские крестьяне накопили значительные сбережения, причем часть их этих сбережений они хранили дома, а часть помещали в государственные сберегательные кассы. За время войны и в первый год революции, когда цены на продовольствие выросли, эти сбережения значительно увеличились. Невозможно точно вычислить, какой суммы они достигли к Октябрьскому перевороту, но некоторое представление получить можно, если обратиться к официальным цифрам и бюджетным предположениям. К началу 1914 года в сберегательных кассах на депозитных счетах находилось 1,55 млрд. рублей{1247}. За период с июля 1914 года до октября 1917-го эта сумма выросла еще на 5 млрд. рублей, причем, по данным авторитетных источников, 60–70 % этой суммы было положено в банк крестьянами{1248}. Если принять то же отношение для оценки вкладов, внесенных в банки до 1914 года, можно предположить, что ко времени Октябрьского переворота крестьянство имело на счетах 5 млрд. рублей, не считая тех денег, которые хранились дома. Издав декрет о национализации частных банков, большевики обошли в нем сберегательные кассы, так что крестьяне и другие мелкие вкладчики теоретически не потеряли доступа к своим деньгам. Но последовавшая за этим инфляция настолько обесценила вклады, что это было равносильно прямой конфискации. Как было показано в предыдущей главе, большевики настойчиво и систематически стремились к обесцениванию денег: в течение первых пяти лет их правления покупательная способность рубля