Размышления о гуманной педагогике - Шалва Александрович Амонашвили

у разных берегов реки, и вы, вместо того чтобы самоотверженно плыть в мою сторону и нести мне все эти части человеческой культуры, кидали их мне через реку, кричали мне, пытаясь заглушить шум реки, чтобы я их ловил, и злились на меня, видя, как беспомощно барахтаюсь я в воде, а река уносит их от меня.

Милые мои учителя, не обижайтесь, пожалуйста, что я вас называю напуганными, исполнительными, авторитарными учителями. Ведь речь идет не только о вас, но и о многих других. Советское учительство — самый напуганный слой общества. Ему все предписывалось: чему учить и как учить, какую идеологию внушить и как внушить, во что самому верить и как думать, какие проводить уроки и какими методами, как требовать и как ставить отметки, какую включать новизну и о какой новизне даже не думать. Все это было ограничено постановлениями, приказами, инструкциями, их исполнение гарантировалось проверками вышестоящих органов, принятием ими нравственных, административных, финансовых и иных, более жестких санкций. Как не бояться учителю, когда тот знает, что находится под постоянным контролем? Надо все исполнять, как велят. Как важно, очень важно, чтобы в твоей характеристике (которую тебе придется брать у администрации) было записано: «Честно, аккуратно, своевременно выполняет доверенное ему дело, поручения руководства». Без этой концовки характеристика будет негодна. Кому нужен учитель, который оспаривает поручения, который доверенное ему дело выполняет по-своему, пусть даже с лучшими результатами, но по-своему? Если привыкаешь к цензуре, может статься, что и не чувствуешь ее власть. Возьмешь самого цензора, посадишь его себе в голову как маленького человека. Он там найдет свой рабочий кабинет, и ты сам станешь загонять туда свои мысли — пусть проверит он их там, отфильтрует, предостережет тебя от лишних и опасных для тебя слов и действий. И не будешь потом никого бояться. Так и вы, мои дорогие учителя, у многих из вас уже сидит в голове свой инспектор, он не Ушинский, он не Гогебашвили, а обычный надзиратель, знающий наизусть все приказы и инструкции, все разрешенные шаблоны уроков. Он проверяет ход ваших мыслей, он диктует вам воспитательные планы, планы уроков, он советует вам применять больше наглядности, вызывать на уроке двух-трех учеников и ставить им строгие отметки. Вам уже не надо бояться инспекторов и проверяющих, и можно даже утверждать, что вы никакой не напуганный. Придет к вам инспектор и обрадуется, скажет, что вы очень хороший учитель, идете по программе, уроки проходят активно, дети подымают руки, наглядность есть, — что еще нужно? Но ведь вы готовили себя для инспектора, создали себе в голове инспектора-человечка, которому добровольно подчинили себя? Настоящий инспектор, может быть, никогда и не придет к вам на урок, если школа в труднодоступных горах находится, но пусть тот не беспокоится, вы будете работать как велено, ибо ждете его, а вдруг ему вздумается и он придет. Да, дорогие мои, вы боитесь живого инспектора, который олицетворяет власть на отведенном ему участке над выделенными в его подчинение учителями. А власть эта очень серьезная, опасная, это не улыбка сожаления, которая заденет лишь вашу совесть и добрым лучом призовет ее к обновлению, к творчеству, а сила, способная изменить вашу судьбу, — поощрить вас или наказать, осчастливить или погубить. Потому вам лучше изобрести для себя этого гномика — инспектора и, советуясь с ним, учить своих детей. А почему вам не пригласить на свои уроки Коменского или Песталоцци, Ушинского или Дистервега, Гогебашвили или Узнадзе, Гербарта или Выготского, Фребеля или Монтессори, Шацкого или Блонского? Пригласили бы кого-нибудь из них. Пусть сядет тот за заднюю парту и, слушая вас, всматривается в ваших учеников. После урока, уверяю вас, у вас состоится самый большой педагогический разговор, который возвысит вас до «Звездного неба». Пусть потом кричит инспектор на вас, пусть скажет он, что, кроме него, никакой Дьюи или кто еще там, этот Дистервег, возомнивший, что он учитель немецких учителей, не имеет права вмешиваться в его дело. Вы сами тогда прогнали бы такого инспектора, сами перешли бы в атаку и увидели бы, что, оказывается, вы куда более сильный, чем инспектор: за вами дети, у которых искрятся глаза умом, радостью, задором, смекалкой, и в вас вселится уверенность в себе. Это, милые мои, ой, какая сила! И может быть, помогли бы самому инспектору тоже, чтобы тот бросил свое карабасбарабасовское занятие и преобразился бы в умного, доброго попечителя школ, попечителя по освобождению учителя от скованности, по поощрению его творчества.

Почему я все говорю «вы, вы», как будто хочу обвинить вас в чем-то, как будто я сам не прожил эту авторитарную учительскую жизнь. Извините, пожалуйста. Сам был напуганным и долго боялся и министров, и их инспекторов. Сам был таким исполнительным, что директор школы, завучи диву давались, ни в каком методическом или другого рода нарушении я не был замечен… Потом, правда, взбунтовался, вырвался из общего круговорота и стал отщепенцем. Но даже сейчас я не могу поклясться, что освободился совсем и насовсем от тени страха и своей цензуры. Они составляют мое бессознательное состояние, я всегда караулю их и отгоняю, чтобы не мешали мыслить, писать, действовать. Мозги свои промыть от того, что долго и упорно в них вдалбливалось, практически невозможно, все равно останутся пятна, которые нельзя будет чем-либо вывести; только надо помнить о них и отгонять их, если они будут оживляться.

Помните, дорогие учителя, нашу большую светлую учительскую? Бывший ваш ученик через год вернулся к вам в качестве коллеги. Очень мне было неудобно среди вас, я стеснялся, я еще боялся вас и потому искал в этой учительской уединенный уголок. То, что я сейчас хочу описать, конечно, было не совсем так, я чуть сгущаю многолетние впечатления в одно переживание. Но уверен, вам будет знакома эта картина. Да и не только вам. Я знаю многих учителей и многие учительские. И боюсь, что им тоже покажется она знакомой.

И вот, большая учительская и большая перемена.

— Коллеги, что тут происходит, почему вы все так взволнованы?

— А вы не слышали, что объявили? Комиссию посылают нас проверять.

— Ну и что? Плевать мне хочется на комиссию.

— Ты еще не знаешь, что за ней может последовать…

— Товарищи, все сдали воспитательные планы? Всем велено передать завучу планы, срочно!..

— Пожалуйста, коллеги, следите за посещаемостью на уроках ваших учеников, примите меры, чтобы никто не пропускал уроков…

— Вас директор зовет!

— Боже мой, что он от меня еще хочет?

— Предупредите всех детей, чтобы без ученической формы никто в