Всемирный потоп - Адам Туз

к довольно неудачной шутке по поводу того, что Христофор Колумб, в своё время открывший Америку для Европы, был гражданином Генуи, и «он надеется, что теперь этот город сможет открыть Европу для американцев»[1265]. Отношения между Британией и Францией оставались напряжёнными, так как Пуанкаре продолжал настаивать на том, что вопрос о репарациях не должен обсуждаться на конференции. Италия не могла заменить Францию в качестве равноправного партнёра. Фашистские отряды свободно разгуливали по сельским районам страны, в Риме наблюдался опасный вакуум власти, который через год сделает возможным восхождение к власти Бенито Муссолини. Участие Японии в работе конференции подразумевалось само собой, хотя на ней, в отличие от Вашингтонской конференции, жизненные интересы Японии не затрагивались.

Делегация Германии демонстрировала своё возмущение и вела себя бестактно. Настоящей сенсацией на конференции стала советская делегация.

В Генуе много говорилось о том, что эта конференция знаменует новый этап в европейской политике, представляя собой первую мирную конференцию после окончания войны, в которой принимают участие все. Но ничего, кроме полного разочарования, эта конференция не принесла. В Лондоне многие не скрывали недовольства компромиссами, которые сам Лондон и предлагал[1266]. В частных письмах и заметках в дневниках члены британской делегации не стеснялись в выражениях. Главу делегации Германии, одного из самых ярких представителей Веймарской республики, Ратенау называли «облысевшим еврейским дегенератом». Большевиков британцы восприняли как «персонажей пантомимы, вышедших с подмостков театра на Друри-лейн. …Чичерин выглядит именно так, как должен выглядеть дегенерат, которым он, собственно, и является. …К тому же, кроме него и Красина… там сплошные евреи». «Очень неприятно думать, — писал другой член британской делегации, — что в центре внимания здесь находятся наши будущие отношения с ними»[1267].

В самом начале обмена мнениями на конференции Чичерин привёл хозяев в замешательство, заявив, что Советская Россия выступает за мир и разоружение[1268]. Это была более мягкая линия интернационализма, чем та, которой придерживался Коминтерн, когда требовал от своих филиалов в Европе готовиться к гражданской войне[1269]. Переговоры осложнились ещё больше, когда речь зашла об условиях возвращения Советов в международное сообщество. Западные державы настаивали на правах своих кредиторов. Советы выдвинули встречные требования, предъявив счёт на репарационные выплаты в размере 50 млрд золотых рублей (3.6 млрд долларов) в качестве компенсации ущерба, нанесённого в ходе интервенции союзных войск во время Гражданской войны. Для того чтобы сорвать Генуэзскую конференцию, было достаточно и утверждённой в Каннах повестки дня, в которой содержались противоречивые требования невмешательства и защиты прав собственности. Без серьёзного обсуждения остался вопрос о том, возможны ли новые капиталистические инвестиции в социализм. Дискуссия так и не вышла за рамки вопроса об огромных внешних долгах. Готова ли Россия платить? Возможным представлялся компромисс, предусматривавший списание долгов союзникам в обмен на признание обязательств, взятых царским правительством перед войной. Но Советы в любом случае не собирались договариваться. Радикально настроенные члены делегации, возглавляемой Адольфом Иоффе, в полной мере использовали ленинскую формулу «разделяй и властвуй».

В качестве главной Москва ставила перед собой задачу не допустить, чтобы фантазии Ллойда Джорджа о гегемонии британо-французско-германского консорциума в России осуществились. В партнёры себе она выбрала Германию, доверие которой к грандиозным планам Ллойда Джорджа сильно пошатнулось после того, как в марте возник кризис в вопросе о репарациях. Германия опасалась, что истинная цель конференции заключалась не в том, чтобы обеспечить общий мир, а в том, чтобы возродить направленный против Германии союз. Эти опасения всячески подпитывались консерваторами в министерстве иностранных дел Германии, выступавшими за соглашение между Россией и Германией[1270]. Подтверждали эти опасения и поступавшие в Геную тревожные сообщения о том, что Франция и Британия могут поддержать требования Москвы к Германии о выплате репараций, оказав тем самым России помощь в выплате долгов царского правительства. Ратенау узнал о том, что между Россией и западными державами ведутся отдельные переговоры, и это повергло в панику всю германскую делегацию. Необходимо было любой ценой предотвратить создание новой антигерманской коалиции.

Ранним утром Пасхального воскресенья, 16 апреля, Ратенау, отказавшись от своей прежней позиции в поддержку соглашения с Западом, принял приглашение провести отдельные переговоры с советской делегацией на её вилле в пригороде Генуи[1271]. К половине седьмого вечера того же дня германская и советская делегации подписали так называемый Рапалльский договор. Конференция была сорвана. Смелая инициатива Ллойда Джорджа, направленная на обеспечение общеевропейской безопасности, закончилась подписанием соглашения о взаимном признании и сотрудничестве двух стран-изгоев — Германии и Советской России. По признанию самого Ллойда Джорджа, «при общей численности населения более 200 млн человек сочетание технического превосходства Германии с природными запасами и трудовыми ресурсами России» представляло собой «ужасную опасность для мира в Европе»[1272]. Перед Францией это соглашение открывало действительно ужасающие перспективы. Показательно, что атмосфера недоверия, царившая в Генуе, заставила Париж немедленно прийти к выводу о том, что Лондон с самого начала замышлял заключение русско-германского соглашения[1273]. На самом деле это соглашение обернулось катастрофой и для самого Ллойда Джорджа. Вся грандиозная конструкция, предусматривавшая использование России для примирения Германии и Франции, рухнула.

Хотя Вашингтонская конференция считалась неоспоримым успехом, а Генуэзская — полным провалом, у этих масштабных построений имелась одна общая черта: в них просматривалась тенденция недооценивать силы, полагавшие необходимым коренным образом изменить сложившееся после окончания войны положение. Лондон, Париж и Вашингтон воображали, что, пользуясь своим финансовым превосходством, они сумеют утихомирить националистов. В целях наблюдения за финансовыми и транспортными структурами Китая и России и надзора над ними планировалось создать целые консорциумы[1274]. Конечно, возможности развернуть деловую активность выглядели заманчиво. Но оказалось, что без старомодных государственных гарантий, обеспеченных сферами интересов и правом экстерриториальности, частные банкиры не желают предоставлять сколько-нибудь значительные займы. При всех политических играх вокруг китайского консорциума, деньги так и не потекли. Без участия Соединённых Штатов идея создания капиталистического консорциума, в подчинении которого находился бы Советский Союз, оказалась мертворождённой. Западные страны недооценили силу националистических настроений в Китае. Ирония состояла в том, что делегации западных стран на Генуэзской конференции были озабочены тем, что слишком сильное давление на Советский Союз может привести к тому, что на смену советской власти придёт более агрессивное националистическое правительство[1275]. При всей сложности ситуации, в которой находилась советская власть, такие опасения были следствием её неправильной оценки. Ленинская новая экономическая политика была тактическим ходом, а не стратегическим отступлением. Цинизм, с каким Москва использовала помощь Герберта Гувера, говорил не о готовности сдаться, а о стремлении выжить любой ценой. И