Сибирь, союзники и Колчак. Поворотный момент русской истории. 1918—1920 гг. Впечатления и мысли члена Омского правительства - Георгий Константинович Гинс

министров необходимо сделать менее громоздким: политику должна делать небольшая и сплоченная группа лиц. Товарищи министров и временные их заместители не должны принимать участия в закрытых заседаниях, чтобы не создавалось случайности в голосовании. При этих условиях центральная гражданская власть станет влиятельнее, живее и решительнее.

– Ваш проект похож на казацкую программу, – заметил мне адмирал. – Они хотят сделать меня чем-то вроде императора и в то же время требуют взять помощников. «Помощник диктатора» – это какой-то абсурд. Опять начнутся бесконечные разговоры Жардецкого, Устрялова и других о необходимости чистой диктатуры. А тут, кроме Совета министров, еще и помощники!

Действительно, казачья конференция предлагала создать должность помощника Верховного правителя по гражданской части и сократить вдвое число министров. Этот проект казался мне не лишенным смысла, но в нем следовали дальше совершенно неприемлемые и очень характерные для того времени требования казачества: во-первых, создается новая должность министра по казачьим делам, во-вторых, этот министр не назначается, а избирается конференцией, в-третьих, этот министр не может управлять министерством без участия конференции, ни один относящийся к казачеству закон не может быть проведен без предварительного рассмотрения в конференции (типичный Совдеп), и, наконец, казачьи части выступают в поход только под предводительством своих выборных атаманов (хотя бы их стратегические таланты были ничтожны).

Прочитав этот проект в целом, можно было впасть в отчаяние безнадежности – до такой степени ясны были в нем личные стремления и политиканство группы казацких дельцов. Я не удивляюсь, что многим приходила мысль вовсе уничтожить казачьи войска, роль которых во всем движении оказалась роковой, чтобы с корнем вырвать казацкое политиканство и атаманщину.

– А затем лица, – продолжал адмирал, – кто может быть помощником?

– Как вам понравился Третьяков? – спросил я.

Третьяков только что приехал в Омск. Я видел его перед отъездом только один раз, но у адмирала он провел несколько вечеров, рассказывая ему о Париже и о своих странствованиях. Он ехал не спеша, месяца три, заезжал в Пекин, в Токио. Я просил Сукина поторопить его, но Сукин удивился, зачем это: «Разве это так нужно?»

Сказать ему, что я рассчитываю на Третьякова как на будущего премьера, я не решался.

– Третьяков произвел на меня хорошее впечатление, – ответил адмирал на мой вопрос, но спустя минуту прибавил: – Вот Пепеляев – это энергичный человек и понимает военные задачи.

Мы не вернулись больше к этой теме. Я избегал всегда разговоров о личностях.

Перешли к Земскому совещанию, как голосу населения, нужному не для законодательства, а для отражения местных настроений, для собирания жалоб с мест и разоблачений беззаконий и произвола агентов.

Стали беседовать о местном управлении. И тут оказалось нетрудно найти общие точки зрения. Прежде всего – децентрализация. При управляющих губерниями должны быть утверждены советы из высших чинов губернского управления, представителей самоуправлений и сведущих лиц. Эти советы должны обладать властью распорядителей кредитами и правом издания обязательных постановлений.

Разговор, однако, слишком затянулся. Адмирал спросил о текущих делах. Он заметил у меня в папке коллекцию характерных сероватых листиков – «приказов Верховного правителя и Верховного главнокомандующего».

– Зачем они у вас?

– Знаете ли, адмирал, что я из-за ваших приказов могу попасть под суд?

Он удивился. Между тем, действительно, меня уже просили однажды пожаловать в частное заседание Первого департамента Сената. Я был там и получил указания на несомненные формальные и материальные нарушения законности в приказах Верховного правителя.

Так, например, некоторые из этих указов предоставляли командующим войсками право помилования лиц, присужденных к смертной казни. Это было понято так, что обратиться с просьбой о помиловании к Верховному правителю запрещено. Действительно, мне пришлось затем познакомиться с этим на практике.

Я рассказал адмиралу один случай.

Приезжаю вечером в управление. Меня ждут просители. Подают прошение на имя Верховного правителя о помиловании. Звоню директору канцелярии и спрашиваю, как в таких случаях поступают. «Адмирал теперь не рассматривает этих прошений, – был ответ, – надо отправить прошение к командующему войсками». Звоню командующему: «Он сегодня уезжает в Томск, поезд уходит через полчаса». Между тем до приведения приговора в исполнение остается несколько часов. Я требую автомобиль и еду на вокзал. Играет музыка. Вагон набит провожающими, но я все же проникаю туда и объясняю генералу, в чем дело.

– А! Помню, помню, я уже утвердил приговор.

– Помилуйте, генерал, ведь один из осужденных обвинен в том, что убил с целью грабежа китайца-спекулянта. Во-первых, это уголовное преступление, а во-вторых, осужденный несовершеннолетний.

– Разве так?

Приговор удалось изменить.

Адмирал был искренне удивлен, когда узнал, насколько практика изменила смысл его приказа. Он вовсе не предполагал отказываться от рассмотрения приговоров, а целью его приказа было ускорение помилования в тех случаях, когда командующий сам усматривает основания для помилования. Вышло же так, что приказ ускорил процедуру расстрелов.

Еще больше удивлен был адмирал, когда узнал, что путем своих приказов он изменял действующие законы, иногда в противовес постановлениям Совета министров. Так, например, один из приказов создал должность начальника санитарно-эвакуационной части. Этому начальнику присвоены были по приказу одновременно права командующего отдельной армии, права члена Совета министров и, наконец, ревизующего сенатора. Между тем Совет министров рассматривал и отклонил подобный законопроект.

Другой приказ о бельевой повинности в пользу армии, который был скреплен и мной, исключительно для удостоверения подписи адмирала, – приказ прислан был уже готовым, лишь для опубликования, – установил совершенно новое наказание, неизвестное русским законам: высылку в советскую Россию.

Я не захватил с собой в поездку всех приказов, как хотел сделать, но и приведенных оказалось достаточно.

Адмирал обещал впредь не подписывать никаких приказов Верховного правителя без моего отзыва относительно их законности.

Он согласился также с тем, что Ставка могла предоставлять ему к подписи только приказы Верховного главнокомандующего. Но формальную сторону адмирал обыкновенно понимал плохо. И я видел, что и сейчас она казалась ему несущественной, а между тем все эти серые приказы были яркой иллюстрацией фактического преобладания военной власти в стране и неприемлемости неограниченной диктатуры.

Разговор наш закончился рассмотрением одного частного случая из практики Иркутской губернии. О нем мне сообщил Бутов. Какой-то офицер потребовал выдачи ему арестованных из тюрьмы и расстрелял их. Судебные власти никак не могли получить этого офицера в свое распоряжение. Адмирал приказал от своего имени сделать необходимые распоряжения.

Каково же было мое удивление, когда через недели две-три я узнал от Тельберга, что, к негодованию судебных властей, арестованного ими офицера по распоряжению Верховного правителя выпустили.

Ошибся ли я сам по рассеянности, когда составлял телеграмму, или соврал мой секретарь – так и не удалось выяснить. Но из благожелания блага не