Глазами геолога - Рудольф Константинович Баландин

— Остановка Шахтама! Граждане пассажиры, просим на прогулку!

Привычно подбираю рюкзак и спрыгиваю на землю.

— Смотри сюда. — Начальник показывает схему, которую сам же я зимой перерисовал из какого-то отчета. — Как прочтешь? Разрез можешь набросать?

Имея перед собой схему и условные обозначения, читать не очень-то сложно.

Прежде всего надо разобраться в осадочных породах. Они когда-то были слоистыми, залегали ровно, горизонтально. Наверное, в конце юрского времени здесь был морской залив, в котором накапливались пески…

— Анатолий Александрович, — спрашиваю я, — а на каких породах лежат юрские песчаники?

— На аленуевских гранитах как будто.

Тогда дело проясняется. Гранитный массив опустился. Накатилось море. Волны крошили берега и посыпали дно песком. За миллионы лет осело множество слоев. Но тут начала земля подниматься, море отступило, слои смялись в складки. Сейчас сохранились некоторые синклинали — складки, прогнутые вниз. Например, в северо-восточном углу, судя по стрелочкам, которые указывают направление и крутизну падения слоев, центральная часть — узкая полоска — лежит горизонтально, а остальные слои загибаются под нее. Типичная синклиналь.

Возможно, здесь возвышались горы. Часть слоев разрушилась. И обнажились древние аленуевские граниты.

А под самый конец юры вновь накатилось море. Оно было бурным, крушило скалы и засыпало дно крупными глыбами, которые позже склеились глиной и цементом и превратились в конгломерат. Началось поднятие. Конгломераты были размыты. Остались редкие нашлепки.

Позже сюда прорвались молодые граниты. Пробили насквозь толщу старых гранитов и юрских песчаников. Вот они, торчат в середине. Они пересекли осадочную толщу и по линии контакта обожгли ее, изменили.

Дайки, конечно, и тут всех моложе — они прорывают любые породы.

— Могу разрез, — сказал я.

— Давай. — Он провел линию наискось через схему и обозначил буквами А, Б.

Я набросал разрез и впервые услышал похвалу своим геологическим познаниям.

— Красиво, — усмехнулся начальник. — А вот откуда взялись граниты? Как считаешь? Из центра Земли? Где они кончаются внизу?

— Они прорвались из гранитного слоя, — ответил я.

— Ого, как уверенно! Твой рисуночек можно объяснить по-другому. Представь себе, граниты ниоткуда не прорывались.

— С луны свалились?

— Из воды. Были в свое время осадочными породами. Со временем — от жары ли, от давления — они переродились напрочь. Стали гранитами. Представь, что сюда гранит и вправду прорвался. Чтобы проткнуть такую дыру, сила нужна огромная. Тут бы все перекорежилось. А слои-то, видишь, более-менее ровненько залегают. Следов течения в гранитах не обнаружено. А то, что примыкающие к ним юрские песчаники изменены, метаморфизованы, можно объяснить постепенным перерождением в граниты…

Ой-ой, до чего могут запутать геологи самую, казалось бы, очевидную проблему! Два геолога — два моих начальника — разглядывают одни и те же граниты, а видят их совсем по-разному. А как быть мне? С одним вроде бы приходится соглашаться. Да и другого не оспоришь.

— А ты возьми все Забайкалье, — убеждал Анатолий Александрович. — Выходит, здесь выпирали снизу, клин за клином, гранит за гранитом. От этого вся земная кора б раскололась!

— Постойте, а если Земля раздувается? Если кора растягивалась, трескалась, а в трещины вдавливались снизу граниты? Всякое может быть.

Геологическая карта Шахтамы и два геологических разреза.

Я просто лопался от гордости. Правда, высказанную мысль я прежде слышал. Но теперь я гордился ею как своей собственной, родной.

Начальник остудил меня:

— Если ты умудришься доказать это, то гранитного монумента не минуешь. Высекут тебя, будь уверен.

Геологические закаты

Мы словно задались целью испробовать воду всех забайкальских рек. Недавно еще спускался я по осыпи к Онону и зачерпывал чайником мутноватую воду. Вскоре настал черед Нерче, и Шилке, и Ульдурге. Минуя плешивые — от жары — сопки и степь, исхлестанную колеями, остановились возле извилистой ленивой речушки Борзи, на радость местным комарам. А сколько за это время испито из ручьев!

Супы-пюре, каши с колбасой и всякая всячина, а главное, чай со сгущенкой, приправленные дымком костра, густой синевой неба, воздухом, настоенным на травах… Мы избегали придорожных чайных.

Самое замечательное время наступило в конце полевого сезона. Мы обосновались в одной из глубоких падей. По склонам спускалась тайга. Даже не спускалась, а стекала волнами — зелеными, с пенной желтизной.

Долина тянулась на запад, стиснутая сопками.

Вместе с нами стоял отряд минералогического музея — три девушки-минералога и один хмурый студент-практикант, испытывающий на своих нешироких плечах всю тяжесть матриархата.

Мы ходили в маршруты, отыскивая оголенные скалы. Но и в таких местах граниты были словно облизанные, покрытые шершавыми лишайниками. Долго колотишь их, отыскивая трещины и отваливая глыбы, прежде чем увидишь свежий розоватый скол.

Больше всего нас интересовали пегматиты. Нечто среднее между гранитом и кварцевой жилой. Они располагались по трещинам. По составу напоминали гранит. Только кристаллы кварца, полевых шпатов и слюды были в них очень крупные и находились в каком-то хаотическом состоянии. Словно некто, страшно спеша, забивал трещины в граните, сминая кристаллы, вдавливая их один в другой. А. Е. Ферсман примерно так и объяснял их происхождение. Когда застывали граниты, в них остались более жидкие подвижные растворы. Они заполняли каждую трещину, каждую полость и там быстро кристаллизировались, мешая друг другу.

Иной раз кварц прорастает в полевой шпат, выступая из него в виде клинописи или древнееврейских писаний. Получаются письменные пегматиты. Геологи и эти письмена читают по-разному. Анатолий, например, даже и с Ферсманом не хочет считаться. Есть, мол, не менее авторитетное мнение, что пегматиты образуются подобно обычным жилам, под действием газов и растворов…

Минералогов из музея интересовали не сами по себе пегматиты, а их богатства. Кроме образцов, попадались черные граненые турмалины, четкие кристаллы дымчатого кварца (мариона), прозрачные, с фиолетовым оттенком флюориты и зеленые, как бы в мелких трещинках, неблагородные изумруды — бериллы. Но многоцветные красоты минералов были ничто в сравнении с тем роскошным представлением, которое мы смотрели по вечерам.

Такие закаты наблюдал я впервые. Небо излучало все краски, впитанные за день, придавая им золотистый, неземной оттенок. Но вечернее представление вызвало у нас и недоумение: «Где-то мы видели нечто подобное!»

В круглой оправе горизонта, на фоне зеленовато-серого, как бы мелкозернистого, неба белели крупные облака — кристаллы с разъеденными гранями. Заходящее солнце подсвечивало их снизу. Каждое облако проходило целую гамму оттенков — от бледно-лилового и розового до соломенно-желтого и пурпурного. Возле солнечного диска облака светились и плавились…

Кто-то изумился своему открытию:

— Как шлиф под микроскопом!

Шлиф — тончайший срез камня. Он так тонок, что просвечивает насквозь. Покоится между двух