Дмитрий Балашов. На плахе - Николай Михайлович Коняев

А летом следующего года датируется его экспедиция на Терское побережье Белого моря, которую смело можно назвать переломной в жизни Дмитрия Михайловича.

9

Тогда в поморские деревни Умба, Оленица, Кошкаранцы, Варзуга, Чапома шли пешком через тундру или плыли на лодке.

«Море укачивает и потому чуть-чуть кружится голова. Солнце встает, и ветер свежеет с зарей. Сменяются вахты, и очередной матрос уступает мне свою койку. Если выйти на палубу, увидишь, как по-прежнему слева и справа тянется час за часом гористый монотонный берег (желтое – песок, зеленое – лес, фиолетовое – камень), справа становящийся все ниже, все туманнее. Когда он совсем скроется из вида, это будет значить, что кончилась Кандалакшская губа. Там обещают настоящую качку.

Жарко, а ветерок и о-полдень тянет холодом – Белое море. Оно правда Белое, в бессолнечный день или вечером, если глядеть с берега – сизо серебряное, смешанное с таким же серебристо-белым, в тонких прядях облаков, неописуемо чистым и древним небом. Прибрежные камни тогда словно не лежат, а висят в этой неотличимой, тающей – не то вода, не то уже небо – белизне.

Когда подходим к берегу, видно, что лес редок. Сквозь него, как сквозь редкие волосы, проглядывает каменное лицо земли. Небольшие домики, кажется, стоят на камнях. Солнце дробиться на мокрых валунах, посверкивает на мелкой волне»…

Так и добрались до Терского берега, ставшего родным Дмитрию Михайловичу, до этого крохотного островка, съедаемого половодьем современной цивилизации…

Кажется, в самую сокровенную глубину народной души погружался здесь человек.

«И все-таки, давайте, прислушаемся, вот так, как сейчас, когда не тарахтит мотор, и тихо плещет вода за бортом, пахнет морем и лесом… Прислушаемся не к этой наступившей первозданной тишине летнего северного утра (четыре часа, все еще спят, а солнце почти в зените) прислушаемся к себе»[52].

Рядом была граница, и посторонние люди здесь появлялись редко.

«На севере – тундра, на юге – Белое море… Между – цепочка деревень, где, начиная от Умбы и дальше, я побывал, – вспоминал Д.М. Балашов. – Тогда еще Кольский полуостров был закрытой зоной. Иду я как-то по берегу, и на рыболовецкой тоне меня встречают, здороваются, зазывают к себе. Расспрашивают, я рассказываю, кто я и откуда. Угощают ухой, жареной семгой. Накормили, проводили. И только уже уходя, я понял, что они меня и проверяли. Но делали это очень тактично, чтобы не обидеть человека, чтобы он даже этого не заметил… Такие вещи очень трогательны и привлекают к себе».

В экспедиции 1961 года, в Варзуге Дмитрий Михайлович Балашов и встретился со Станиславом Александровичем Панкратовым, работавшим тогда в мурманской молодежной газете «Комсомолец Заполярья».

Воспоминания Станислава Александровича интересны тем, что построены они на живых записях, сделанных не по памяти, а непосредственно тогда, сорок лет назад:

«Помню, меня приятно удивила манера Балашова собирать экспедиционный материал. Он жил в деревне не как некий элитарный спец, требующий к себе особого отношения, этакая столичная штучка. Нет, он запросто носил воду для пожилой своей хозяйки, пилил и колол дрова, поправлял покосившееся крыльцо, а однажды мы с ним два полных дня провели на сенокосе вместе с колхозной бригадой, которая почти вся состояла из знатоков фольклора, там – все знатоки, ведь то, что мы, городские умники, считаем фольклором, – для варзужан всегда была естественная жизненная среда обитания. Дмитрий заправски косил траву, настраивал косу, и одновременно разговаривал с кем-нибудь из местных косцов, кто работал рядом с ним. Иногда он прислонял косовище к плечу, доставал блокнот и записывал слово или оборот, или поговорку-присловье».

Об этом же вспоминают и непосредственные участники тех фольклорных экспедиций, которые работали в экспедициях бок о бок с Дмитрием Михайловичем.

Юрий Иванович Марченко говорил: «Чтобы научиться общению с деревенскими людьми, чтобы правильно записывать то, что они поют, надо хотя бы однажды побывать в экспедиции вместе с Балашовым».

И тут надо сказать, что Дмитрий Михайлович Балашов не просто собирал и записывал фольклор, он жил этим фольклором, слушая песни, сказки, былины, он удовлетворял не только научную потребность, но и потребность своей собственной души, и это не могло не ощущаться исполнителями. Точно так же как Дмитрий Михайлович находил их, и они находили в Балашове того слушателя, которого жаждала найти их душа.

В этом, наверное, и заключался секрет успеха работы Балашова-фольклориста. Он не старался возвысить народных сказителей до своего ученого уровня, а сам пытался возвыситься и возвышался до уровня народных эстетических и этических представлений.

«Именно в Варзуге я понял, что такое настоящая культура, – говорил Дмитрий Михайлович Балашов. – Варзуга – это песенный центр края, село, где наиболее полно сохранились и культура, и народный быт, и общая этическая система северной деревни».

Эти слова Дмитрия Михайловича Балашова запечатлены сейчас на мемориальной доске, установленной в честь знатока русского слова, ценителя поморской песенной культуры, и нуждаются они не в объяснении, а в осмыслении.

Выросшему в далекой от русского народного быта семье, Дмитрию Михайловичу в Варзуге, открылась другая, незнакомая ему жизнь, которую он узнал как свою и принял безоговорочно, безусловно…

Это была та жизнь, которую он всерьез искал для себя.

Балашов рассказывал, как поразила его сцена, когда женщина кричит на улице на детей, и не понять, кто она им: мать, тетка или вообще посторонняя.

– То есть, – объяснял Дмитрий Михайлович, – ее замечания согласованы с миром деревни – если что-то запрещают, то запрещают всем. Вообще меня покорило обращение поморов с детьми – очень бережное… Я увидел на Севере прелестные, неожиданные для меня вещи. Когда парень, который перевозит нас через реку, денег в руки не берет, отказывается: «Матке отдайте…» А через пару часов он на этой же лодке отправляется на четыре дня вдоль берега Белого моря собирать ягоды. Достаточно серьезное и небезопасное предприятие, если учесть, что возможны бури и все такое прочее.

Эти признания писатель сделал в интервью журналу «Роман-журнал XXI век». Совсем незадолго до своей трагической гибели он рассказал, что, когда он привез в Варзугу своего сына, только тогда впервые отчетливо понял, насколько он плохо, отвратительно воспитан.

– Тогда же я впервые всерьез задумался, что же это такое – культура Русского Севера… – снова и снова повторял он.

Казалось бы, достаточно затертые слова, достаточно обычная формулировка: «всерьез задумался»…

Но для Балашова все и в самом деле – всерьез…

В предисловии к журнальному изданию первого романа Балашова «Господин Великий Новгород» академик Валентин Лаврович Янин отметит,