Пария - Энтони Райан

– Я не воин, – сказала Беррин, развеяв мои воспоминания. Она опустила голову, встретилась со мной взглядом и раздражённо вытерла слёзы. – Теперь я это понимаю. Южные обычаи слишком меня ослабили, а ваши традиции размягчили. Нужно найти другие способы служить Альтварам. Сёстры-королевы вернут богов в Фьордгельд и сотрут всю грязь вашего Ковенанта. Так было предсказано.

Её глаза вдруг сверкнули пылким рвением, от которого у меня с губ сорвался встревоженный стон. Она уже было понравилась мне благодаря своей честности, но вот эта упорная приверженность богам вызвала печальное узнавание. Она вела себя, как второй Конюх, только бормотала другое писание.

– Истинно верующая, да? – я вздохнул, откидываясь назад на одеяло. – И кто же, скажи на милость, это предсказал? Какой-нибудь покрытый грязью отшельник, который долгие годы провёл, изнуряя себя в пещере, чтобы вызвать видения? Так оно обычно бывает.

– «И пересекут море корабли Альтваров, и принесут огонь отступникам. Украденное будет возвращено. Убитые будут отомщены». – Она триумфально вскинула голову. – Так говорит Альтвар-Ренди, священнейший из всех текстов.

– Старые слова на старой бумаге, – зевнул я, закрывая глаза. – Они не помешали тебе бежать с поля боя. И не помешают бежать со следующего.

Мой разум уже погружался в сон, когда она снова заговорила. Слова звучали монотонно и произносились на аскарлийском, но по какой-то неведомой причине моя память умудрилась сохранить их даже по сей день. За прошедшие годы мне удалось овладеть несколькими языками, и аскарлийский среди них, поэтому я знаю, что слова, которые она произносила, были цитатой из Альтвар-Ренди, сборника легенд и мифов, которые составляют основу аскарлийских верований.

– «Ибо так говорил Ульфнир, Отец Альтваров: Всякая битва есть кузня, и всякая душа, выжившая в пламени, закаляется сильнее».

События долгой и интересной жизни привели меня к заключению, что Ульфнир, как и многие боги, был полным дерьмом.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

Когда я проснулся, Беррин и её друзья уже ушли. Декин, как всегда верный своему слову, позволил им подняться с рассветом и без дальнейших препятствий отправиться к побережью, и даже снабдил несколькими мешками зерна, чтобы поддержать их в пути. Естественно, Конюх косо смотрел на любые формы помощи еретикам-северянам, и, когда мы продолжили наш путь на север, мне пришлось терпеть обличительные речи на эту тему.

– Все, кто закрывает сердца примеру мучеников и благодати Серафилей, будут страдать от своего вероломства, как в этом мире, так и в следующем, – сказал он мне во время одной остановки на отдых. – Ибо своими грехами они приближают нас к заре Второго Бича.

Мы уже сильно углубились в верхние пределы Шейвинского леса, где деревья расступались, образуя широкие поляны, которых лучше избегать. Мы встали на краю одной такой поляны, где на цветочном лугу росла одинокая яблоня. Даже поздней осенью вид перед глазами открывался приятный, хотя, похоже, Конюх этого не замечал.

– Этот урок тебе стоит хорошенько выучить, неблагодарный юнец. – За последние дни слово «язычник» постепенно вытесняло слово «неблагодарный», когда он обращался непосредственно ко мне. Я решил, что это результат моего постоянного сопротивления урокам, которые он мне преподавал в качестве самоназначенного учителя по духовным вопросам. Не знаю, какое слово вызывало во мне бо́льшее негодование, поскольку я ни о каком обучении не просил.

– Пусти эти учения в свою душу, – продолжал он. – Следуй примеру мучеников и познаешь мирную и полноценную жизнь.

– Они-то не познали, – пробормотал я в ответ. Я давно понял, что лучше прикусить язык, когда он принимался проповедовать, поскольку иначе можно было накликать долгие часы утомительных споров. Но иногда его слепота к собственной нелепости перевешивала мою сдержанность.

– Что? – требовательно спросил он, и его рука с овсяным пирогом замерла на полпути ко рту.

– Мученики, – сказал я. – В смысле, их название говорит само за себя. Они умерли, все. Сотни, а то и тысячи бедолаг умерли из-за слов, накарябанных тысячи лет назад. И, насколько я понимаю, ни один из них не получил лёгкой смерти за свои старания. Если ты хочешь, чтобы я следовал такому примеру, то спасибо за заботу, но останусь-ка я лучше язычником.

– Кровь мучеников, – проскрежетал Конюх, – смывает грехи человечества, и тем самым держит открытыми Божьи Порталы Вечного Царства, позволяя течь благодати Серафилей. Если только их благодать оскудеет, то Малициты восстанут…

– … и, дабы очистить землю от их порчи, Серафилям придётся снова бичевать её, – закончил я, осуждающе закатив глаза. – Тебе не кажется это немного странным? Все эти бесчисленные крылатые существа, живущие в раю на небесах, которого никто из нас не видит, хотят уничтожить мир, чтобы доказать, как сильно они нас любят. Похоже на то, как один мой знакомый втюрился в шлюху. Он так сильно её любил, что платил сутенёру, чтобы тот её бил до крови раз в неделю, чтоб ни один другой мужик на неё не смотрел.

– Не сравнивай безграничную любовь Серафилей с каким-то неверующим негодяем, гоняющимся за блудницами! – Он наклонился ко мне, выронив из ладони овсяный пирог, схватил меня за руку и говорил неразумно громко.

– Ты бы лучше успокоился, – посоветовал я, глядя в его широко раскрытые пылающие глаза, и прикоснулся обнажённым кинжалом к его руке, которая так и цеплялась за мой рукав. Я не стал бы раскаиваться, если бы пришлось перерезать вену-другую, и Конюх понял бы это, если бы я не раздул его праведный гнев до безрассудного кипения. Он всё сильнее тянул меня за рукав, а я всё сильнее стискивал нож. Всё катилось к жестокой развязке, пока на плечо Конюха не легла рука Декина.

Он ничего не сказал, да и прикосновение не было особенно тяжёлым, но этого хватило, чтобы Конюх убрал свою руку. Фанатик отступил назад. Его лицо побледнело от гнева, ноздри раздувались, и он вдохнул холодного воздуха, чтобы остудить свою ярость.

– Довольно с меня этого неблагодарного, – сказал он Декину. Он тщательно старался не повышать голос и не придавать ему какого-либо неповиновения, но тон его был решительным. – Его мерзкие манеры и ересь слишком сильно марают мою душу.

Декин