Жизнь – что простокваша - Антонина Шнайдер-Стремякова

– Уборка ist zu Ende, в воскресенье am Abend im клуб wird сабантуй. Анна Пасюта sagt, daB sie hann gesucht ein хорош гармонист und es wird viel Spas! Zum SchluB – много, богато und gutes Abendessen. Ich mochte ja хоть раз mich satt essen, что должно было означать:

– Закончилась уборка и в воскресенье вечером в клубе сабантуй. Анна Пасюта говорит, что нашли хорошего гармониста и будет весело! А в конце главное – богатый, сытый ужин. А так хочется поесть вкусно и наесться от пуза!

– Не уговаривай, Вера, – не пойду.

– Почему? Вы вон как хорошо в куспроме поёте! Да и танцевать ты любишь!

– Неужто не понимаешь, что нас там не ждут?

– Элла! – взмолилась добродушная тётя. – Ты и говоришь по-русски, и уважают тебя, пойдём! Детей возьмём. Уж детей-то пожалеют, не выгонят!

Она ещё долго убеждает маму, но уходит, так и не получив согласия. Наступило воскресенье. К вечеру тётя Вера заявилась с Алмой и с порога весело начала:

– Мы за вами – одевай, Элла, детей. Я бы и с Алмой пошла, но… ты же знаешь, как я разговариваю!

Мама оглядела их, нарядных, подумала и согласилась.

И вот уже мы, принаряженные и счастливые, горделиво скачем вприпрыжку, держа маму за руки. Тётя Вера с Алмой идут рядом, радуясь предвкушению вкусной еды.

На сцене – большие чугуны с борщом, кашей, мясом. Запах дурманит… На столах – белые скатерти, на них – вазы с конфетами, пряниками, бубликами и какими-то фруктами. Невиданное изобилие поражает – не из этой жизни.

Сияющая тётя Вера ведёт Алму к сцене. Заметила, что мама мостится с нами за крайний стол у двери, вернулась и подсела рядом. Надеясь на радушие окружающих, мы, три сияющие девочки, гордо оглядываем публику, но… встречаем недовольные лица. Как можно нам не радоваться, – нам, один вид которых вызывает слёзы умиления: красивые, нарядные, послушные! Что сделали мы не так?

Хозяин белых бурок, гармонист, приглушает музыку и перестаёт играть. В шумном зале, смеявшемся до этого, рождается вдруг тишина… Многие оборачиваются и мрачнеют. Полная кухарка в белом фартуке и платочке, что завязан бантиком чуть выше лба, сердито направляется к нам. Видя её напористо-враждебную решимость, мама съёживается, у Изы расширяются глаза, у меня внутри всё холодеет и разом обрывается.

– А вы, чёртовы фашисты, чого прыйшли? Чого потирялы? Ышь, пойисты захотилось! Есть вещь, да ны про вашу честь! А ну, марш отсюдова! – и так рванула скатерть, что в нас летят объедки.

Мама отряхивается, подталкивает к выходу меня с Изой, по-немецки испуганно шепчет:

– Скорей! Скорей! Выходите!

Манька Сапко, несколько опоздав, ринулась на помощь. Выхватила скатерть из рук кухарки и накрыла стол.

– Тю-ю! Здурила! А ну замовчь! Диток пожалий! Ты чого сказылась? Яки воны тоби фашисты? – и к маме. – Сидай, Элла, сидай, товарка. Ны слухай йии. Мужик у нэй погыб, а вы тут пры чём?

Но мама уже вытолкала нас в темноту холодного коридора.

Добродушная, непосредственная, стройная тётя Вера выходит следом вместе с Алмой.

– Я ничего не поняла… – возмущается она. – Что случилось? Накормить же хотели! Ты почему нас вытолкала!?

Мама казнится, плачет и обвиняет её:

– И зачем я пошла? Ведь зарекалась под твою дудку больше не плясать! Господи, ведь чувствовала: что-то случится! Так мне и надо! Какой стыд, какое унижение!

Тёмным осенним вечером дети молча идут рядом, слушая перебранку двух взрослых женщин. Как и тётя Вера, они лишь поняли, что их почему-то обидели.

Поездка на базар

В один из морозных солнечных воскресных дней няня выходит с нами во двор подышать свежим воздухом.

– Бегайте, прыгайте, а то замёрзнете!

Гоняемся друг за другом, валяемся в глубоком пушистом снегу. Улыбаясь, бабушка наблюдает… Заходим – мама возится на кухне. Няня начинает помогать и в раздумье замечает:

– Девчонки из пальтишек выросли, надо бы что-нибудь новое им купить или сшить.

– Сшить? Из чего? А купить на что? – недоумевает мама.

– Можно масло сбить, молока наморозить и в Родино на базаре всё продать. Узнай, может, кто поедет?

– Боюсь – не возьмут.

– Всё же спроси, а вдруг?..

Мама приходит с работы и радостно сообщает:

– Женщины уговорили бригадира. В воскресенье будут сани, обещали и меня взять.

– Ну, вот и хорошо, – удовлетворённо отмечает бабушка.

«А можно тебя проводить?», «Пожалуйста, разреши, мамочка», – канючим мы с Изой.

– Так вставать рано!

– И что? Встанем!

– А как рано? – уточняет Иза.

– В восемь надо быть уже у дороги, за речкой.

– Да они в это время всегда и встают, – говорит няня, – пусть сейчас ложатся – вот и выспятся.

Утром просыпаюсь – няня и мама возятся на кухне, тихо переговариваются.

– Вставай, мама уже встала! – тормошу я Изу, чья кроватка рядом.

Она сонно потягивается, я раздражаюсь:

– Ты пойдёшь или не пойдёшь?

– Сейчас встану, – ленится она.

– Проснулись? Одевайтесь – заодно и прогуляетесь, – смотрит в дверях на нас мама.

– Я сейчас. Иза, поторопись!

Мы с мамой отходили уже от дома, когда Иза догнала нас. В тёплом полушубке, валенках, большой клетчатой шали, с перекинутой за плечи торбочкой, мама идёт в серединке. В тёмных шалях поверх коротких пальтишек и в старых коротких валенках мы пританцовываем рядом.

Просыпающееся село встречает нас таинственно-тихо. Звучно хрумтит под ногами снег. Мама встревожена, но нам с Изой на утренней зорьке рядом с нею шагается беззаботно и весело.

– Ой, мама, хорошо-то как!

– Да, и впрямь хорошо.

– Смотри, ещё звёздочки не спрятались – гуляют…

– Пойдёмте скорее! Не опоздать бы!

Когда подошли к речке, совсем уже рассвело. Поднялись на берег и увидели мчавшиеся на нас розвальни. Лошадь, погоняемая кучером, быстро приближалась.

– Скорей! Не успеем до дороги добежать! – торопит нас мама.

– Они же видят – подождут!

– Не подождут! Это чёрт, а не кучер! Не тот человек!

– А Манька Сапко?

– Она не поехала.

Сани совсем близко. Мы почти рядом. И тут происходит что-то непонятное: розвальни без задка мчатся мимо. С криком: «Подождите! Подождите!», полагая, что нас не узнали, мы с Изой несёмся вслед. Оглянулись: мама не бежит – идёт, вытирая глаза.

И тут я всё понимаю… От обиды и злости исчезает усталость, и с утроенной энергией я несусь за санями:

– Стойте! Стойте! Подождите маму!

Иза отстаёт. Сани удаляются, а я, несмотря на острую боль в боку, не перестаю бежать и кричать: «Стойте! Стойте!»

Уже ясно различаю выражение лиц. Оглянувшийся кучер, видя, что девчонка не сбавляет скорости, со злобой ударяет