«Любимые, ждите! Я вернусь…». Фронтовые письма 1941–1945 гг. - Нина Константиновна Петрова

Переписки ни с кем не веду. Только сестра с матерью изредка напишут, у которых воспитывается мой сын 6 лет Слава. Правда, я ему высылаю 800—1000 руб. ежемесячно, но он все-таки одинок там. Без меня уже переболел только воспалением легких три раза. Не знаю, доживет ли он до меня, бедняжка.

Я ни к кому никогда не обращался, чтобы поделиться своим горем и одиночеством. До меня ли теперь другим, когда каждый имеет столько своего горя и дел. Лишь с завистью смотрел, когда люди моего подразделения получали письма, читали их и даже делились со мной радостью и печалями. Я их подбадривал, радовался их радости, а сам скрывал, что мне-то самому никто не пишет, да и ждать писем не от кого…

17.07.1943 г. Привет Ане с поля боя!

Крепко, крепко жму твою руку, мой милый друг. Не дожидаясь твоего ответа на мое письмо, прямо с поля боя пишу это письмо. Кругом сплошной гул от артиллерийской канонады, земля содрогается от разрывов снарядов и авиабомб. В воздухе непрерывно свистят пули, кажется что каждая из них пролетает мимо самых ушей.

Наступление продолжается успешно. Основную линию обороны немцев прорвали, заняли к утру сегодняшнего дня две деревни и продвинулись более 10 километров. Сейчас бьемся за третью деревню и за одну высоту. Всем нашим соединением уже занято 4 деревни. Пишу только о части, с которой наступаю сам. Все мои друзья живы. Слава Смоляков отличился. Наградят его. Немцев набили целую гору. Все дороги в лесу забиты ими. Вот пока, мое дорогое сердце. Жду твоего судного письма. До него писать буду, несмотря ни на что. Ст. лейтенант Владимир.

15.09.1943 г. Моей дорогой и любимой Ане. Шлю горячий фронтовой привет. За твое письмо, полученное сегодня, я крепко, крепко расцеловал бы тебя, но… это, наверное, будет только в ближайшем будущем.

Несказанно рад, что между нами устранены все непонимания и ты по-прежнему ставишь правильно вопросы нашей дружбы. Ни одно твое письмо для меня не является навязчивым. Я правильно понял тебя еще в апреле, а теперь ты для меня стала уже совсем понятной, близкой, родной. Правда нам приходится пока эту «близость» поддерживать на расстоянии. Но, что может помешать осуществить ее на деле в скором будущем – с нашей победой над врагом, когда я приеду к тебе или ты ко мне. Тогда-то уже мы не будем откладывать в долгий ящик… Я уверен, что из нашей дружбы выйдет толк, а не наоборот, как ты предполагаешь. Я никогда не отвергну твое предложение, что ты согласна заменить мне потерянного первого друга. Я тебя теперь ни на кого не сменяю. Так и буду теперь тебя считать своей. Наша дружба проходит тяжелые испытания в такой суровый момент и, к моей радости, она выдерживает их и укрепляется. Хотелось бы быть сейчас с тобой и сжимать тебя в своих объятьях, бесконечно целовать…

Я согласен, что мои письма может быть и выглядят холодновато. Но поверь, мне милочик, тогдашние настроения и недоверия ко мне, да и суровая боевая обстановка всю последнюю нежность и ласку из сердца изгнали. Злоба и ненависть у меня остались теперь только. Но все это к врагу – гитлеровцам. Суровость овладела нами. Столько мы теперь насмотрелись на мучения людей, принесенные фашистами нашим советским людям, что я теперь их согласен загрызть зубами.

Чудовищны злодеяния немцев. В одном из сожженных сараев мы обнаружили около пятидесяти трупов сожженных мирных жителей. На днях мы похоронил более 60 расстрелянных раненых красноармейцев, которых немцы внезапно захватили при их контратаке. Отдельные трупы были сожжены. Очевидно, живыми фашисты бросали наших бойцов в огонь. Всех жестокостей не перечислишь и не опишешь. Сердце разрывается на части… Кровь стынет в жилах.

Но всех больше страдают наши русские дети. Когда немцы уходят, они с собой угоняют всех жителей. А потом они ребят отбирают от матерей, не взирая на возраст дитя, отдают их старухам. Матерей же угоняют на работы по строительству их обороны. Я видел трех ребятишек от 6 до 7 лет. Один был как мой Славка. Они были в лохмотьях и босые, а ведь уже заморозки начались. Посидел я с ними. Глазенки блестят. Смеются изредка. Но улыбка какая-то горькая получается. Весь сахар я им отдал. «А хлеба нам не надо. Нам, – говорят они, – уже два раза давали хлеба-то».

Вот, Аня, почему от меня холодком возможно веет. Слезы у меня текли, глядя на этих малышей. Я боялся, что заплачу, когда шестилетний мальчик мне сказал: «Шуликом меня звать. А маму немцы увели. С бабушкой я зыву». Шура еще не понял своего горя и горя матери. И говорил он это как большой. Несчастье состарило ребенка. Может быть, ты меня теперь поймешь. А пока, целую тебя Аня.

Владимир.

08.05.1944 г. Здравствуйте, уважаемая Аня! Мне удалось читать Вашу статью в «Комсомольской правде» от 30 апреля 1944 г. …Еще 200 точек на фотографии. Вряд ли найдется человек, который оставит ее без следа. Вы – советские девушки, много помогаете нам… в деле окончательной победы.

…Я из города Могилева, БССР, оккупированного немцами и связи с близкими не имею. Мой путь – Харьков, Сталинград, Ростов, Мелитополь, Крым. Когда придет к вам это письмо, весь Крым будет очищен, ибо мы сталинградцы – мы отстояли Сталинград… (вычеркнуто цензурой).

Крепко жму Вашу руку. Привет всем от всех.

Виктор.

16.05.1945 г. Здравствуй, мой милый друг, Аня!

С горячим приветом твой Гриша!

Родная моя голубка! Сегодня получил сразу два твоих письма, за которые сердечно тебя благодарю и даже заочно целую. Дорогая Аня! Не хотел я было больше тебя ругать, но ты просто невольно заставляешь меня, чтобы я тебя (отчехвостил по всем швам). Сколько же можно тебе писать, что ты больше дурных мыслей не держи в голове, а они на сегодняшний день еще не все вышли (еще частица есть), опять же мне упреки не пиши, забыл и т. д. Нет, родная. Нужно это все-таки выкинуть из головы. Неужели ты в самом деле еще не уверена в мое отношение к тебе. Ну, так еще лучше посоветуй. Я весь твой, делай со мной что хочешь, ибо моя жизнь принадлежит тебе, а почему, ты сама знаешь, ну что, что мне делать, скажи?!

Мне от этих слов так обидно,