«Любимые, ждите! Я вернусь…». Фронтовые письма 1941–1945 гг. - Нина Константиновна Петрова

Моя милая Аничка! Зачем ты пишешь, что «это был мой пыл и солдатская потребность в письмах». Сейчас май, война окончилась и игру нужно всю прекратить: как обидно, просто жуть одна. Неужели я уж такой дешевый человек буду продаваться на эту игру (об которой ты пишешь). Нет, родная. Этого не было и не будет. Ты думаешь, что это был лишь мой юношеский пыл к тебе в потребности писем, в этом глубоко ошибаешься, мои чувства к тебе еще больше стали потому, что я жажду встречи, которая должна скоро произойти. Я всей душой болею за тебя, за твой образ, который вдохновлял нас на великие дела в дни отечественной войны. Я никогда не забуду те дни, когда с именем Ани мы шли в и побеждали врага в дважды и трижды превосходящего наши силы, но со мной был мой любимый друг – герой тыла. Я шел и побеждал. Никакие преграды не стояли на нашем пути, все сметали наши герои-гвардейцы, сокрушая, уничтожая и шли вперед. Но особенно один день, когда уже (по совести сказать многие прощались из хлопцев) было не хорошее положение, я вынул твое фото и громко сказал хлопцам: «Товарищи! Если эта героиня тыла счастлива, не хочет отдавать свое счастье врагу, пусть вдохновляет нас на эту схватку, имя ее Аня» и хлопцы с веселыми лицами подхватили это имя.

Родина оценила эту нашу схватку, все получили ордена и медали. Сейчас мирная жизнь, часто вспоминаем прошлое. Как только от тебя письмо, хлопцы уже кричат, читай вслух, что пишет вам, нам, всем дорогая девушка. Аня, ну я ничего не скрываю от них и тут же читаю им. Но когда дошел до того, где было написано («это игра» и т. д.), они были просто в недоумении остались, да как она смеет так вас огорчать, мы говорит все ей напишем. Пусть она тогда еще раз попробует так подумать, но я упросил их чтобы не расстраивать тебя, я мол сам ее убедю и она поймет к чему это приведет. Но, уж если хлопцы напишут, то не обижайся, но я думаю, что ты до этого не допустишь, лишь потому, что я верю в твою любовь ко мне. Знаю, что ты дождешься меня, много ждала, а немного как-нибудь подождем, теперь бояться за мою жизнь нечего, я вполне безопасен, и мы обязательно будем вместе иначе быть не может никак, я, конечно, думаю только так. Может ты и не желаешь этого, но я хоть приеду посмотреть, что эта наша героиня, но думаю, что этого не получится.

Дорогой друг! На вопрос, когда приеду? точно не могу сказать. Но говорят, что скоро, написать, когда и в какой день нас будут демобилизовывать, не пропустит цензура. Либо ты это сама понимаешь. Но не волнуйся это не за горами так, что когда получишь это письмо, оно ходит сама знаешь сколько, и к этим дням прибавь еще одну половину этих дней, нас уже отчислят так, что с получением этого письма начинай варить пиво, только чтоб набрал градус до 20. Ну, что еще тебе написать, моя голубка, как будто все. Сам жив, здоровье хорошее, но скучаю по тебе невыносимо. Привет твоим подругам Жене и др. Ну, будь здоровая, крепко тебя целую. Любящий твой Гриша.

P.S. Прости за шероховатость письма, учти, что бумага очень плохая и писарь я тоже плохой и малограмотный к тому же. Не обижайся. Ну, еще поцелую нежно. Эх, еще бы раз, но нет возле нас…

Ф. М-33. Оп. 1. Д. 1407.

Украинцев Исаак Семенович – 29.05.1919 г.р., Харьков. Ленинградский фронт. 1943 г. – танковое училище в Казани, 19‑я гв. танковая бригада. Командир танка. Погиб 15.07.1944 г. в Литве. Письма поступили в 1985 г. от его знакомой.

16.03.1944 г. Родная моя «курносая»!

Сейчас первый час ночи, но спать я не могу и не имею права. Случайно, наткнулся на чернильницу и ручку с пером. Как кстати! Вспомнил твою просьбу. Как видишь, по возможности удовлетворяю ее. Задаваться вопросом о том, что делаешь ты в данную минуту, мой дорогой «командир», по-моему не приходится.

Ты – сладко спишь. Мысленно желаю тебе «Приятных сновидений». Спи, дорогая и спи спокойно, я охраняю твой покой, и эта мысль гонит прочь сонное состояние и приятна мне.

Несколько минут тому назад, оставаясь в землянке один, я шепотом декламировал. Если бы кто-нибудь присутствовал при этом, то он принял бы меня за тихо помешанного и облился бы холодным потом, потому что, по-моему, я блаженно улыбался. Сейчас стараюсь мысленно воспроизвести себе эту картину и самому кажется смешно и глупо.

Однако как справедливы и злободневны эти слезы. Вот оцени сама.

На улице полночь, свеча догорает…

Высокие звезды видны…

Письмо ты мне пишешь, моя дорогая,

В пылающий адрес войны.

Как дома ты пишешь его дорогая,

Зато я уверен, к переднему краю

Прорвется такая любовь…

Недавно я из дома (Казани) огни наших комнат

За дымом войны не видны,

Но тот кого любят и помнят как дома

Того не забудут и в дыме войны.

Теплее на фронте от ласковых писем,

Читая строку за строкой.

Любимую слышу и Родину вижу,

Как голос за плотной стеной.

Мы скоро вернемся, я знаю и верю

И это, конечно, прийдет

Останется грусть и разлука за дверью,

А в дом только радость войдет

И как-нибудь вечером, вместе с тобою,

Плечом мы прижмемся к плечу.

И летопись боя, как хронику чувства,

Мы вместе с тобой перечтем.

Ты веришь в это? Я со своей стороны питаю надежду. Не вздумай применять слова «Насчет» и «Надежды». А.С. Пушкин.

И как порой получается несуразно. Как видишь, дописывать приходится карандашом. Я отвлекся на несколько минут – по вызову и пока возвратился, чернильница «улыбнулась», благодаря неповоротливости некоторых «друзей» слетела на пол и «была такова». Ты понимаешь, как «изыскано вежлив» я был с виновником «данного торжества», но увы… Ничего не поделаешь, приходится пользоваться услугами «товарища карандаша».

Несмотря на то, что я еще не получил твоих писем, я уверен в том, что тебя интересует совершенная мною «глупость». Поэтому не буду тешить твое чисто женское любопытство (а ваш брат именно таков) вкратце