Русская революция. Книга 3. Россия под большевиками. 1918—1924 - Ричард Эдгар Пайпс

href="ch3-1600.xhtml#id1600" class="a">{1600}. Устанавливал эти льготы Секретариат ЦК, штат чиновников которого к моменту, когда его возглавил Сталин, насчитывал 600 человек{1601}. Летом 1922 года особые привилегии распространялись на 17 тыс. человек, в сентябре того же года Оргбюро увеличило это число до 60 тысяч.

Партийным лидерам выделялись дачи. И первым был Ленин, который в октябре 1918 г. занял дом в Горках, в 35 километрах к юго-западу от Москвы, бывшее владение царского генерала. Не заставили себя ждать и другие: Троцкий поселился в одной из самых шикарных подмосковных усадеб в Архангельском, владении Юсуповых, тогда как Сталин облюбовал себе дом нефтяного магната в Зубалово{1602}. В Горках в распоряжении Ленина имелся автопарк из шести лимузинов, которым заведовало ГПУ{1603}. Хотя он не искал благ для себя, но не гнушался просить за родственников и друзей, как, например, когда распорядился присоединять для скорости к военным эшелонам персональный вагон, в котором его сестра с семьей Бухарина ехали отдыхать в Крым{1604}. Посещая театры и оперы, коммунистические вожди, как само собой разумеющееся, располагались в царских ложах[240].

Неприметно новые правители переняли повадки прежних. Адольф Иоффе в 1920 году жаловался Троцкому на гниение, поразившее организм партии:

«Сверху донизу и снизу доверху — одно и то же. На самом низу дело сводится к паре сапог и гимнастерке; выше — автомобилю, вагону, совнаркомовской столовой, квартире в Кремле или «Национале»; а на самом верху, где имеется уже и то, и другое, и третье, — к престижу, громкому положению и известному имени»{1605}.

По словам Иоффе, сложилась новая психологическая установка «вождям все можно». Эти патрицианские замашки «слуг народа» не имели ничего общего с марксизмом, но хорошо соотносились с российской традицией.

Ключевыми фигурами территориального управления при новом режиме были секретари губернских комитетов партии (губкомов). Со времен Петра Великого губерния была основной административной единицей в России, а ее глава — губернатор — пользовался широкими исполнительными и полицейскими полномочиями как представитель императорской власти на местах. Большевистский режим перенял эту традицию: секретари губкомов стали, в действительности, преемниками царских губернаторов. Назначение на такой пост требовало высочайшего покровительства. До революции губернаторы назначались царем по рекомендации министра внутренних дел; секретарей губкомов назначал Ленин по предложению Оргбюро и Секретариата. Особый отдел Секретариата — Учетно-распределительный (Учраспредотдел), созданный в 1920 году, занимался отбором и перемещением партийных кадров. В декабре 1921 г. было постановлено, что пост секретаря губкома может занимать только член партии, вступивший в ее ряды до 1917 года, секретари уездных комитетов (укомов) должны иметь партийный стаж не менее трех лет. Все такие назначения совершались только с одобрения высшего партийного руководства{1606}. Такой порядок мог помочь соблюсти дисциплину и единую идеологическую линию, но лишал партийные ячейки свободы в выборе своих руководителей. Незаметно для окружающих эта система назначений заметно укрепила власть центрального аппарата: «Право Оргбюро или Секретариата на одобрение кандидатуры… стало на практике равносильно праву «рекомендации» или "назначения"»{1607}. Все это наблюдалось еще до того, как в апреле 1922 года Сталин занял пост Генерального секретаря.

В результате рядовые члены партии почти уже не могли влиять на назначения на ключевые партийные посты в губерниях, которые производились в основном из «Центра». В 1922 году 37 секретарей губкомов были смещены или переведены Москвой, а 42 назначены по «рекомендации» из Москвы[241]. Теперь, как и при царизме, главной характеристикой при назначении стала личная преданность режиму: в циркуляре ЦК «преданность партии данного товарища» предлагалась в качестве основного критерия отбора{1608}. В 1922 году Секретариат и Оргбюро произвели более 10000 назначений{1609}. Поскольку Политбюро было перегружено текущей работой, многие решения о назначениях принимались единолично Генеральным секретарем или Оргбюро. Часто в губернии посылали инспекционные комиссии для проверки деятельности губкомов — отголосок «ревизий» прежнего режима. На X партийной конференции, проходившей в мае 1921 года, было решено, что секретари губкомов должны каждые три месяца являться в Секретариат ЦК с отчетом{1610}. В.М.Молотов, работавший в Секретариате, обосновывал внедрение такой практики тем обстоятельством, что, мол, предоставленные самим себе, губкомы углубляются в собственные, местные дела и не уделяют должного внимания всеобщим партийным задачам{1611}. В действительности губкомы превратились в «приводные ремни московских директив»{1612}.

Кроме того, Секретариат пользовался правом подбирать делегатов на партийные съезды, номинально высшие органы руководства РКП (б). К 1923 г. большинство делегатов назначалось по рекомендации секретарей губкомов, которые, в свою очередь, сами были в подавляющем большинстве назначены Секретариатом{1613}. Эта привилегия давала Секретариату возможность обуздать оппозицию среди рядовых членов. Так, когда на X съезде партии (1921) в остром споре столкнулись с ЦК так называемая «Рабочая оппозиция» и «демократические централисты», 85 % делегатов при голосовании за предложенную ЦК резолюцию с осуждением несогласных взяли сторону ЦК, что, судя по имеющимся свидетельствам, едва ли отражало мнения партийного большинства{1614}.

Так в рядах партийных работников образовалась своя аристократия. Практика, сложившаяся через пять лет после прихода большевиков к власти, далеко ушла от того, что декларировалось в первые дни, когда партия настаивала на том, чтобы ее члены получали меньшее жалованье, чем средний рабочий, и жили в квартирах из расчета комнаты на человека{1615}. Позабыт был и принцип, согласно которому рабочие-коммунисты не только не имели каких-то особых преимуществ перед другими рабочими, но и несли «более высокие обязанности»{1616}.

* * *

Все, что говорилось о бюрократизации партии, справедливо и в отношении государственного аппарата, где эта болезнь протекала еще наглядней. Всероссийская структура Советов очень скоро утратила то скромное влияние, какое она могла оказывать на большевистскую политику, и к 1919–1920 гг. превратилась в простую машину, послушно проштамповывающую партийные резолюции, проводимые через Совнарком и его органы. Выборы в Советы всех уровней превратились в простую церемонию единогласного одобрения кандидатур, предложенных партией: в голосовании принимали участие менее четверти имеющих право голоса граждан страны{1617}. Советы превратились в бюрократические государственные учреждения, за которыми стояла всесильная партия. В 1920 г. — последний год, когда Советам было позволено открыто дискутировать, — жалобы на бюрократизацию были общим местом{1618}. В феврале 1920 г. была создана Рабоче-крестьянская инспекция (Рабкрин), во главе которой встал Сталин, для контроля за злоупотреблениями государственных учреждений; однако два года спустя Ленину пришлось признать, что новый контролирующий орган не оправдал ожиданий{1619}.

Бюрократизация правительственных органов легко объясняется в первую очередь тем