«Верный Вам Рамзай». Рихард Зорге и советская военная разведка в Японии. 1933–1938 годы. Книга 3 - Михаил Николаевич Алексеев

и подполковник Аидзава. Семь членов высшего военного совета были вынуждены уйти в отставку, в их числе Араки, Мадзаки, Хаяси и Абэ. Военное положение в Токио сохранялось до лета 1936-го, что осложняло задачу иностранных дипломатов и журналистов, стремившихся узнать истинную подоплеку событий.

Слаженные действия мятежников на первом этапе «инцидента 26 февраля» свидетельствовали, что, помимо исполнителей – младших офицеров 1-й пехотной дивизии, имелись и руководители-кукловоды, которые по каким-то причинам так и не явили себя, бросив мятежников на произвол судьбы. Участие в мятеже генералов из руководства фракции императорского пути доказано не было. Мадзаки был арестован в июле 1936 года, но в сентябре следующего года освобожден за недостаточностью улик. Однако отсюда не следует, что руководители «инцидента 26 февраля» не заручились поддержкой влиятельных лиц и не имели определенной программы.

Статья «Армейский мятеж в Токио», подписанная инициалами «Р. 3.» и датированная мартом 1936 года, появилась в «Цайтшрифт фюр геополитик» в мае того же года. Статья состояла из двух совершенно разностильных частей. Первая из них – «Свидетельство очевидца» – представляла собой журналистский репортаж, повествовавший о развитии мятежа, поднятого солдатами и младшими офицерами Токийской дивизии. Вторая часть – «Значение событий 26 февраля» – содержала анализ социальных и политических причин путча.

Цели, которых добивались мятежники, Зорге обозначил следующим образом: «… выступление 26 февраля приобрело исключительное значение как с точки зрения необычного круга намеченных жертв, так и с точки зрения количества военнослужащих, участвовавших в мятеже. Одним ударом должен был быть сметен весь японский гражданский кабинет министров и одновременно также такое чисто японское учреждение, как „старейшие государственные деятели“ (гэнро). На этот раз к мятежу толкали не отдельные личности. Болеечем когда бы то ни было, стало очевидно, что эти страсти разжигали сами представители государственных институтов, сторонники существовавших политических и экономических принципов. Именно эти государственные институты и эти экономические и политические принципы нужно было разрушить, чтобы расчистить место новому.

Не случайно главный удар мятежников был направлен против кабинета министров, и прежде всего против министра финансов Такахаси. Что касается премьер-министра Окада, покушение на которого не удалось, то ему придавали принципиально гораздо меньшее значение. Такахаси был типичным представителем японских правительственных кругов не только потому, что он в прошлом играл руководящую роль в различных правительствах, но и благодаря своей тесной связи с развитием системы японского парламентаризма; он также считался сторонником политических партий, так ненавидимых мятежниками. … Для мятежников он был символом всего японского финансового капитала, из-за господства которого оставались ущемленными притязания японской армии и социальные нужды крестьян»[453].

«Физическая ликвидация министров гражданского кабинета и „гэнро“, – продолжал далее Зорге, – должна была быть лишь предпосылкой для осуществления программы мятежников. Молодым, охваченным эмоциями офицерам, в качестве цели представлялась расплывчатая идея „кодо“ (т. е. „императорского пути“), которая на практике должна была воплощать „истинно божественный характер императорской власти“ в смутно очерченных реформах и в стремлении Японской империи к мировому господству. Какими бы наивными и неясными ни были высказывания мятежников, эти люди хотели замены гражданского кабинета военными руководителями, – такими, например, как Араки или Мадзаки. На месте „гэнро“ в окружении императора они хотели видеть военных советников, чтобы в конечном итоге исключить все партийные влияния и влияние крупного капитала на двор императора и политику Японии. В связи с этим они требовали огосударствления крупной части собственности. … И, наконец, они требовали, чтобы японские вооруженные силы были значительно укреплены, соответствуя, таким образом, внешнеполитическому курсу страны. Какими бы неясными ни были все эти требования, они содержали в себе стремление к глубоким политическим и экономическим изменениям, которые должны были осуществиться в результате мятежа».

«Сегодня в армии господствуют понятия „ниппонизма“, которые практически признаны официально; они по существу идентичны идее „кодо“ и содержат абсолютно аналогичные требования коренных политических и экономических реформ… Эти идейные и теоретические установки получили настолько широкое распространение, что стали средством глубокой политизации и радикализации японской армии вплоть до нижних чинов. Идеи „ниппонизма“ стали орудием политики».

«Однако самой причиной этих радикальных политических течений в армии является бедственное социальное положение японского крестьянства и городской мелкой буржуазии. В то время как японская промышленность и банки уже много лет преуспевают, вяло текущий кризис названных слоев населения перешел в стадию обострения. Японский офицерский корпус почти на 50 % состоит из людей, которые тесно связаны с землей (это сыновья средних и зажиточных крестьян и землевладельцев). Вторую по величине его часть составляют выходцы из мелкобуржуазных городских слоев. Поэтому вполне понятно, что бедственное положение данного слоя особенно касалось офицерской среды, да к тому же 90%рядовых были выходцами из сельской местности. При отсутствии политической организации именно этих крестьян и интереса к ним со стороны крупнейших политических партий армия стала рупором все усиливающегося брожения среди сельских и городских слоев. Именно этим и объясняется важнейшее значение мятежа токийской дивизии».

В своей статье Зорге приходит к следующим выводам: «Мятеж провалился. Как и раньше, император поручил князю Сайондзи подобрать новое правительство, а также преемника себе вместо убитого адмирала Сайто. Правительство, как и ранее, является гражданским с известной долей участия партий в распределении министерских портфелей. Промышленные и финансовые институты оправились от первого потрясения и продолжали поддерживать выгодную для них конъюнктуру. Итак, внешне все осталось по-прежнему.

И, тем не менее, кое-что изменилось. Позиции института „гэнро“ были существенно подорваны, его роль решительно урезана, и, таким образом, одна из целей мятежников была частично достигнута. … Правда, внутренняя борьба за влияние между партиями, „гэнро“, бюрократией и вооруженными силами продолжается, но военные получили существенное преимущество именно после мятежа. … их политическая роль по сравнению с правительством решительно возросла».

В своей монографии «Когда Япония будет воевать» Е. Иоган и О. Танин писали: «С глубокой тревогой за судьбу армии военный министр генерал Терауци, докладывая на майской сессии парламента результаты расследования событий 26 февраля, констатировал, что в основе путча „были радикальные революционные идеи, абсолютно противоречащие принципам японского государства“. Какими бы монархически верноподданными мотивами ни руководствовались заговорщики, но тот факт, что в их требованиях, как сообщала пресса, фигурировали лозунги: „Конфискации крупной собственности“, „Устранение от власти финансового капитала и старых буржуазных политических партий“ и пр., отражает крупнейшие процессы в настроениях солдатской массы и части офицерства японской армии. Для закулисных руководителей путча эти требования были лишь демагогическим оружием. Для молодых офицеров и 1.500 солдат, выступивших с оружием в руках, это была истина, во имя которой они шли на убийства высших сановников империи. Но настроения в армии есть показатель настроений в народных массах. …»[454].

«Инцидент 26 февраля» традиционно характеризуется как «военно-фашистский мятеж». Являлся ли