Миг расплаты - Худайберды Диванкулиев (Дивангулыев)

— Да, да… — не отнимая рук от лица, согласно кивал Байджан.

У сироты тело выносливое, да душа мягкая.

Байджан вырос сиротой, он знал, что это такое. Не желая обездолить детей Джуманияза, вину за убийство брата взял на себя.

2

Джуманияз все не мог успокоиться. Крепка ли веревка, которой связал дрова. Или не крепка? Что если оборвется, что если один конец опутает ноги, другой захлестнет тело?

И сейчас, сидя позади летнего клуба, возле склада, и ожидая кладовщика, он пребывал в страхе. Вспоминал, перебирал, взвешивал, оценивал… Думал все о том же. Хотя и верил, что не проболтается Байджан, да случай — он же дурак…

Со злостью посмотрел на стариков — сидели под навесом из виноградных лоз у конторы и, казалось, не сводили с него глаз. Чего уставились, проклятые, что вам тут обезьяна играет?!

Один из них встал, сорвал виноградину, попробовал на вкус, сморщился и выплюнул. На что намекает?

А тут еще этот полоумный старый Риззак, скандалист аульный, никак богу душу не отдаст, принесло его откуда-то, трясет спутанной бородой. Клюку держит под мышкой, протянул Джуманиязу морщинистую руку, дряблокожую, будто шея индюка.

— Ну-ка, давай поздороваемся.

Джуманияз поднялся, не глядя на старика, протянул руку.

— Как же это так получилось? — начал Риззак.

— Я ведь вчера все рассказал.

— Еще расскажи.

Кровь ударила в голову Джуманиязу, покраснел, словно бурак. В другое время не посмотрел бы на возраст Риззака, ответил бы ему покрепче… Однако, коли шея твоя в петле, то и язык у тебя короткий. Поэтому лишь молча отвернулся.

Однако Риззак, если нашел себе жертву, то уж не отпустит.

— Там у них сейчас такое горе, а ты тут покуриваешь в свое удовольствие.

— Ага, дорогой, ты меня оставишь в покое или нет?! — из самой глубины сердца вылетели слова Джуманияза. Швырнул в арык дымящуюся сигарету — та перелетела через воду и тлела теперь в траве на том берегу. — Жду здесь кладовщика, оставь меня в покое.

— Я-то оставлю тебя в покое — если только милиция оставит и судья.

В бешенстве перепрыгнул Джуманияз через арык, зашагал к заднему входу на склад. Думал, жалея себя, что сейчас его будто жгут на медленном огне — лучше бы уж сразу: вспыхнуло — и отмучился!

Но нет, нет! Пусть сгорает тот, кто горит! Способен сгореть, поддаться! А мы еще посмотрим, мы еще подождем!

Увидел — навстречу спешит Акджик. Подошёл — пахнуло водочным перегаром.

— Выпил? — зло, сквозь зубы, спросил Джуманияз.

— Иначе не вынесу. Юсуп надвигается на меня, и днем и ночью вижу.

— Станешь пить — все напортишь. Не сболтнешь сам — так люди догадаются!

— Ну, раз говоришь не пей, так и не буду, акга-джан. Сейчас сяду за руль и, никому на глаза не попадаясь, прямо домой поеду, лягу спать.

— Так ты на машине?

— Да…

— Кладовщика, видно, так и не дождусь. Поеду с тобой, не то еще на милицию нарвешься. Или чего выкинешь, с пьяных-то глаз.

— Значит сам отвезешь меня, акга?

— Отвезу.

Они подошли к машине.

— Может, я сам поведу?

— Садись, да помалкивай! — бросил Джуманияз, включая зажигание.

— А если не захочу помалкивать, что тогда? — куражился Акджик.

— Тогда жена твоя будет плакать, отвернувшись к стене![5]

Акджик не очень-то испугался — такие разговоры слышал от завфермой уже не раз, не придавал им большого значения.

Джуманияз, сузив глаза, с каменным лицом гнал грузовик по пыльной, словно мукой присыпанной дороге, вдоль осевших стен старинной крепости по направлению к аулу.

Акджик поглядывал краем глаза, улыбался недобро. Спросил с подначкой:

— Акга-джан, ты прямо скажи — разве я хоть кому-нибудь сыпал перец на рану?

Джуманияз даже головы не повернул.

— Цена тебе известная, Акджик, и злобе твоей, и трусливому ехидству. Пока не вылил на людей все дерьмо, что у тебя скопилось внутри, надо тебя убрать, не то весь свет испоганишь! Запомни, я из тебя сделаю обезьяну, проглотившую нас! Можешь мне поверить! И потом, встретив меня, визжать будешь, как та обезьяна в клетке!

Была история, давняя, когда Джуманияз учился в сельхозтехникуме, в город приехал зоопарк. Все ходили смотреть, ну и он пошел.

Возле клетки с обезьянами толпился народ — и взрослые, и дети — кидали печенье, конфеты, обезьяны хватали, прыгали, кривлялись.

Джуманияз подошел поближе, одна из обезьян протянула лапу, выпрашивая подачку, а когда он не бросил ничего — вдруг плюнула, да так точно, прямо в лицо попала. Люди вокруг захохотали. Джуманияз, взбешенный, кинулся прочь, но далеко не ушел. Попросил у кого-то конфету, а у седобородого старика взял щепотку наса и, выковыряв из конфеты начинку, затолкал туда горькую начинку. Вернулся к клетке, и когда та обезьяна снова протянула лапу, бросил ей свое угощение. Обезьяна тут же схватила конфету, но, съев, так закричала, что даже дремавший напротив старый лев проснулся и встревоженно стал ходить взад-вперед по клетке.

Через несколько дней Джуманияз снова наведался в зоопарк. Обезьяна сразу узнала его, скорчилась и закричала, как от боли.

Этого чересчур болтливого Акджика, он, Джуманияз, тоже заставит корчиться и кричать, как ту обезьяну!

— А сейчас, акга-джан, ты смотришь на меня точно на Азраила![6] — продолжал зубоскалить Акджик. — Зачем пугаешься — ведь не я стрелял в Юсупа, стрелял родной брат, его бойся!

— Я тебе говорю, много не болтай! — Джуманияз взглядом пронзил Акджика насквозь — как только тот уцелел.

Между тем машина сошла с дороги на обочину и вот-вот опрокинулась бы в канал, но Акджик проворно перехватил руль. Опомнившийся Джуманияз нажал на тормоз.

— Акга-джан, повезло нам, а?

— Вылезай!

Акджик, увидев скривившийся рот и дергавшееся веко Джуманияза, испугался:

— Хочешь побить?

— Кому говорю, вылазь, негодяй!

— Акга-джан, ты же обещал отвезти меня домой — ну и отвези!

— Отвезу, отвезу, только сначала ты слезешь на землю!.. — обойдя машину и открыв дверцу, он схватил Акджика за руку, с силой потянул его из кабины.

— Зачем же мне вылезать, акга-джан, — Акджик засмеялся с чувством превосходства, — еще того гляди побьешь меня! — Он резко дернулся — рукав рубахи остался зажатым в кулаке Джуманияза, тот откачнулся, едва не слетел в воду — хорошо успел схватиться за куст чертополоха.

Акджик проворно пересел за руль, машина рванулась вперед — и остановилась метрах в двадцати.

Открыв дверцу кабины со своей стороны, Акджик смотрел сквозь поднявшуюся тучей пыль на растерянного