Плавучий мост. Журнал поэзии. №3/2019 - Коллектив авторов

на ночь глядя жилмассив раскидывает карты,

И раз за разом из колод выходит дама треф,

И улыбаются со стен Ваалы и Астарты,

И звонкий жестяной кумир покоится в ведре,

И в душных коробах квартир магоги и инкубы,

На чадных кухнях, где из труб течёт ректификат

Едят и пьют, целуют жён в обветренные губы,

И жёны тощих демонят качают на руках.

Морщин морозобойных сеть на деревянной коже,

И кости их из чугуна закалены в огне,

И Бога не о чем просить, и всё, что им негоже,

Не примет в жертву даже Бог, поскольку Бога нет,

Поскольку Бог взводил курки мостов Санкт-Петербурга,

Поскольку Бог точил клинки огней ночной Москвы,

Ему отказано – Ему и прочим демиургам,

И декалога не блюдут, и молятся на Вы.

Дожди идут, и снег идёт, и Пасхи, и Успенья,

И даже слышно, как вдали звонят колокола,

Но всякий, кто ложится спать, не обретёт забвенья,

Во снах увидя кухонь чад и бездну в зеркалах.

А где-то мир совсем другой другим помазан миром,

И сны его – другие сны – на радугах звенят,

И я скрываюсь в глубине совсем другой квартиры,

И Бог, который здесь живёт, всё знает про меня.

Здесь нет промасленных теней на стенах коридора,

Я просыпаюсь каждый день в объятьях дамы треф,

И золото её волос в крови конкистадоров,

И в кареглазой глубине – срез Гефсиманских древ,

И в голосе её апрель исходит снегом талым,

И полусладкое вино течёт в её руке.

Из окон не видны круги окраинных кварталов,

И отблеск факельной звезды не виден вдалеке.

И я живу, и снятся мне всё реже и всё меньше

Химкомбинат и Ахерон, что спит на проходной,

И с ним все те, с кем я делил одежду, кров и женщин,

И крови с ними был одной, одной, одной, одной.

«Я наблюдал за праздником хлопушек…»

  Я наблюдал за праздником хлопушек

  Под хлопком нерождественского неба,

  На хлопке снега из пироксилина,

  Как гости, приходящие на праздник,

  Пастозные, налившиеся люди —

  Вином и мясом, рыбой, сельдереем —

  Шлифуют линзы, поверяют стрелки

  Хронометров, часов, секундомеров,

  Поглаживают лимбы на секстантах,

  Наводят окуляры прямо к люстрам,

  Сверяют силу ламп по каталогам.

  И двое, убегающих из залы,

  Запрятались под ёлкой, между веток,

  За белой драпировкою подставки,

  Ложась, как в гроб, в картонную коробку,

  Как одеялом, укрываясь цедрой

  И шкурками опавших мандаринов,

  И молча ждут назначенного часа,

  И дрожью диффундируют друг в друга.

  А в нужный час оставшиеся в зале

  Играют в камень-ножницы-бумагу,

  И ножницы, конечно, побеждают:

С победным хрустом размыкают бранши,

Картон кромсая на витые ленты.

И цедра не поможет против ножниц,

И шкурки не спасут от окуляров,

И дно коробки не отводит руки;

Поскольку праздник требует подарков,

То всё всегда случается, как должно.

Хронометры всегда находят время.

Секстант находит нужные долготы.

…А я не трогал присланных подарков,

И забирался вверх, почти под люстры,

И, после сублимировав, в осадок

Я выпадал в коллоидных растворах,

И с неба – снегом из пироксилина.

Я видел фольгированные луны,

Я видел целлофановые звёзды,

И вспышки салютующих сверхновых,

И залпы конфеттишных метеоров,

И всех, кто с них писал астропрогнозы —

Они идут по хлопковым волокнам,

Снежки слепляя из пироксилина,

И курят, курят, курят, курят, курят…

«Там, где снег в феврале скрипит, как дощатый пол…»

(Г. Г.)

Там, где снег в феврале скрипит, как дощатый пол,

Там, где боги мечут песок, а не едкий натрий,

Все твои поезда в оборотном стоят депо,

И уходят по кудровской ветке к химкомбинату.

Все стихи твои там известны, как Отче наш:

Их за мелкую мзду раздают в отрывных билетах.

В них нестройная музыка ТЭДов заключена,

Что звучит в ушах калориферным жарким летом

Всем трамвайным Орфам, прохожим и январям,

Здесь, под сенью контактной подвески, что их связала.

Пляшет зайчик солнечный на раздвижных дверях,

Видя тень твою в зазеркалье пустых вокзалов.

«Гнилая доска болевого порога…»

   Гнилая доска болевого порога

   Нажала на спусковой крючок;

   Неважно, к Богу или от Бога —

   Канонизирует и наречёт.

Но доброе слово теперь не метод,

Под зад ногою – и missa est,

И вот, возвращаешься в город этот,

Пока не выдует строгий вест,

И надышавшись угарным газом,

Включаешь фары на дальний свет.

В кого теперь превратишься разом,

Покуда не угодишь в кювет?

Чванливый, наглый, и вредный, вредный,

И сам поверишь в своё враньё.

Как призрак бледный, как голубь бедный,

Пока не утро – гуляй, рваньё!..

«За Басандайкой, в Аникинских переулках…»

   За Басандайкой, в Аникинских переулках,

   Где лето пахнет хвоей или банным дымом

   Я рисовал тебя дрожью щитка приборов,

   Электро-оранжевым и ядовито-зеленым.

   Из хвойного леса, как из резной шкатулки,

   Где я бывал со всем инструментом необходимым,

   Я извлекал тебя по ниточкам разговоров,

   И руки грел над коллектором раскалённым —

   Но не в твоих руках, не в редких прикосновеньях

   Случайных объятий, неявно и исподволь резких,

   Не в шаге ног, сошедшихся под столами,

   И не во взгляде – глянцевом, акварельном.

   И встречи все – затянувшиеся мгновенья,

   И ты – лицо