Русские солдаты в Северной Африке (1940–1945 гг.). Эль-Аламейн: неизвестные страницы войны - Владимир Владимирович Беляков

Вскоре все ближе начались разрывы сбрасываемых бомб. Я отчетливо слышал их скрежещущий и глухо свистящий – гудящий полет – падение. Наш дом буквально сотрясался от этих разрывов и от обстрела неба зенитными батареями.

И во весь этот длительный (еще непривычный для нас) период мистически жуткого ночного грохота был явственно слышен не прекращающийся полет аэропланов.

Как только сирена загудела отбой (уже утром) и таким образом завершился наш плен, началась обычная жизнь: запели на все голоса разносчики товаров, выхваливая свое добро; чьи-то куда-то побежали дети (им все интересно посмотреть, лишь бы пустили!); у соседей зазвучало радио; кто-то принялся за выколачивание ковров… Ко всему этому еще и пение птиц в саду. Господи, сколько жизни вокруг, ничем не победимой жизни!

22 июня. Все то же. Кофе, книги, записи… Но и не совсем то же. Прихожанка М. прислала за иконой (понадобилась икона!..), другая прихожанка пришла справиться: будет ли сегодня Всенощная… Зашел член церковного совета Н. проведать меня; он необыкновенно грустен от обилия ночных впечатлений, от первого крещения огнем… Сейчас он отправился на рекогносцировку в город: узнать о результатах налета. Обещал еще раз зайти.

Дети занялись оклейкой окон полосками бумаги, усердие их поражает меня. И хорошо, что они занялись делом, отвлекающим от мрачных размышлений и бесконечно трудных, не детских вопросов.

Вернувшийся из города Н. сообщил, что невдалеке от нас разрушены бомбами четыре дома; есть убитые и раненые… Удар был направлен главным образом на порт, но сведения оттуда добыть невозможно.

Всенощная… Молящихся в церкви почти не было (боятся покидать дом), но клир и лик явились в полном составе.

Едва отверз я царские врата и возгласил “Слава Святей”, только подал Жоржик кадило, как загудела сирена. Воздушная тревога. И во весь довольно продолжительный период тревоги своим обычным чередом шла Всенощная.

И десятилетний Жоржик, несмотря на беспокойство, охватившее улицу, спокойно прислуживал мне. Вернулись домой мы еще засветло и я успел побывать в семье К. Там все в расстроенных чувствах от бессонной ночи.

Вечером мы опять пережили тревогу. Все жильцы, что над нами, спешно куда-то уехали.

23 июня. Следующая тревога была уже ночью. Но я не поднимался с постели; вот в этом-то самообладании и заключается столь необходимое приспосабливание к войне. Нужно пройти через первичный страх и победить его. Как бы ни было подчас не по себе, жить нужно не меняя своих привычек: только таким путем можно сохранить себя – свою бодрость и свою трудоспособность на продолжительное время. Если быть нам еще и при новой войне, не забудьте этого совета…

24 июня. Посетил один из ближайших пунктов разрушения. Здесь на месте зданий – руины… Жуткое зрелище; гораздо более жуткое, чем предполагал я… Пусть это обыденное зрелище всякой войны – всякого меча и всякого огня. Но в этой обыденности – необыденный знак безлюбовной жизни. Жоржик провожал меня в этой печальной прогулке; его нежная душа содрогнулась от вида этого разрушения…

С сегодняшнего дня в нашей квартире стало спокойнее, т. к. все свободные комнаты заняли жильцы, прибывшие из особо опасных районов города. Сразу же дом ожил, а с этим ожила и надежда, что и на сей раз, по воле Божьей, все образуется, и все трудности и сложности когда-нибудь останутся позади. Все в судьбах человеческих – Божие: и периоды скорби, и периоды радости; и минуты ужаса, и минуты покоя…

26 июня. Александрия напоминает обреченный город. Прежде всего, он значительно опустел. Многие поддались-таки панике (главным образом туземцы) и предпочли страшному городу глухую провинцию. Эта обреченность города сказывается во всем: в сравнительно малом движении, в отправке английских семейств в Палестину (а сколько их было здесь!..), в то и дело караваном уходящих платформах, фургонах и возах с пожитками и, конечно же, больше всего – в вечерней и ночной абсолютной тьме, в раннем замирании жизни…

27 июня. Александрия продолжает спешно перестраиваться. Возле многих зданий появились уже защитные стены из кирпича и бетона. Подводы с вещами все чаще и чаще появляются на наших улицах. Все это – в трогательно наивном, беспомощном порыве самозащиты… Город буквально на глазах преображается, становясь каким-то горестным, теряя последние искры еще совсем недавней жизнерадостности.

Но есть и хорошие стороны в этой непрестанной тревоге сердца: все как-то охотнее и крепче сближаются, ища друг у друга внутренней поддержки; все чаще имя Божие на устах…

3 июля. Побывал на станции. Обычно полупустующий вокзал ужаснул меня сегодня… Огромный поездной состав переполнен до отказа. Места берутся с бою, многие проталкивают свой багаж в окна, да и сами за ним следуют, подталкиваемые сзади услужливыми родственниками. И все же далеко не все разместились: огромная толпа осталась дожидаться следующего поезда. Крик, шум, невообразимая толкотня… Здесь и арабы, и европейцы, но арабов, конечно, подавляющее большинство.

Возможно, что в Александрии осталась всего половина жителей.

Несколько вагонов полны англичанами и их семьями: сегодня эвакуируются жалкие остатки еще недавно огромной колонии.

Когда мне рассказывали о массовом бегстве из Александрии, я не очень этому верил. Все думал: здесь много фантазии, много преувеличения… Но сегодняшнее зрелище панического состояния толпы убедило меня в справедливости рассказов; убедило меня в действительном нахождении города в состоянии беспорядочной эвакуации, в действительном штурме поездов, в действительном превращении перрона и всех вокзальных помещений в сплошное становище кочевников…

4 июля. Короткая утренняя тревога. Дети назвали ее “Бэби-тревога”. В соседней греческой семье, на террасе, выходящей в сад, дети играют в мяч и громко смеются. Но особенно много детей в переулке, что позади нашего дома.

Дети здесь (как, впрочем, и всюду) крайне беспечны и совершенно не ощущают, не переживают тревоги пред ежеминутной возможностью гибели. Слишком прочно заложена в них жизнь.

Когда началась тревога, Жоржик прибежал из переулка и сразу же попросил молока. Игра так увлекательна, что не до завтрака… А вот теперь, в антракте, можно и о молоке вспомнить. Это полнейшее отсутствие боязни у большинства детей для нас большое облегчение, большая радость.

6 июля. Утром, когда я служил литургию, над Александрией появились итальянские разведчики. Одна из зенитных батарей дала по ним несколько выстрелов и умолкла: ведь это не были бомбовозы… И я решил: быть налету, и быть вечером…

Так и оказалось: около восьми часов вечера загудела сирена. Вскоре оживленно заговорили зенитные батареи – все ближе, ближе… Небо осветилось прожекторами и вспышками стреляющих орудий – титаническая борьба света с тьмой…

Бомбовозы высоко