Казань и Москва. Истоки казанских войн Ивана Грозного - Павел Канаев

сопротивлением прорусски настроенных сил. Все это сопровождалось взаимными посольствами, долгими и безрезультатными русско-крымскими переговорами. Каждая из сторон с пеной у рта называла Казань своим юртом и требовала оппонента даже не смотреть в сторону Поволжья. И великий князь, и правитель Тавриды всячески отыгрывались на прибывавших к ним послах. Скажем, крымский представитель Кудояр приехал в Москву для обсуждения пресловутых казанских дел в августе 1523 года, а получил аудиенцию у Василия III только 11 октября. Великий князь заявил послу следующее:

«Мы сажаем на Казани царей из своих рук. А ныне князи казанские изменили и того царя (Сагиб Гирея. – Авт.) взяли без нашего ведома»[34].

Тогда Москва вовсю готовилась к походу на Казань, в то время как Крым вел тяжелую войну с ногаями и ослабил свою хватку в Поволжье. Отсюда и такая бескомпромиссная позиция Василия Ивановича. В свою очередь, в 1537 году уже пересевший на крымский трон Сагиб Гирей в грамоте малолетнему Ивану IV беззастенчиво называл Казань «своей землей, своим столом, своим юртом».

Даже если одна из противоборствующих сторон шла на определенные уступки в казанском вопросе, она умудрялась изящно обозначить свои законные претензии на волжское ханство. В 1538 году в ответ на требование Бахчисарая не отправлять рати в Поволжье и «не имать оброков с Казанских земель» московские дипломаты писали от имени восьмилетнего Ивана IV, дескать, он удержал свое войско от похода ради «прощения» крымского хана. Также подчеркивалась готовность великого князя сохранить мир с Казанью, как при Иване III и Василии III. Звучало такое как открытая декларация о намерениях восстановить русский протекторат над волжским ханством. Сагиб Гирей же парировал подобные выпады тем, что дед Ивана IV якобы не сажал своего ставленника в Казани. А вот родоначальник первой казанской династии Улу-Мухаммед, внуком которого называл себя крымский правитель, вовсе пленил Василия II в битве под Суздалем в 1445 году и мог забрать Москву себе, но не сделал этого только из милости.

Московско-казанско-турецкая дипломатия: левиафан наблюдает со стороны

В историческом романе «Басурман» Казань 1505 года сравнивается с волчицей, которая пока что «отыгрывалась от великого ловчего» (Ивана III), хотя утечь ей было уже некуда. Волжское ханство и вправду показало ощеренную пасть после 1502 года, но центром силы и актором политики уже не было. Его включение в орбиту более мощного игрока оставалось вопросом времени.

Тем более в XVI веке наряду с Москвой отыскался еще один охотник на «подрайскую» землицу. Могущественная Османская империя стала использовать силы вассального ей Крымского ханства в борьбе за Поволжье. Кому в итоге улыбнется охотничья удача, оставалось неясно еще долго.

Впрочем, во времена Ивана III отношения между Турцией и Москвой складывались вполне мирно. Притом дипломатические связи были установлены именно по турецкой инициативе при султане Баязиде II (1481–1512). Посредником здесь выступал пока еще дружественный Русскому государству крымский хан.

В 1492 году Баязид II отправил в Москву посольство, которое, увы, так и не достигло пункта назначения.

Подобно Гэндальфу из легендарной саги, на пути у османских представителей с криком «Ты не пройдешь!» встали литовцы. В то время Литва отчаянно пыталась отстоять верховские княжества в очередной войне с Русским государством, так что турецкие гости к главному врагу в горячую стадию конфликта были для нее хуже демона Балрога.

Однако развитие русско-турецкой дипломатии все равно продолжилось: в 1497–1499 годах уже русские послы впервые приехали в Стамбул. Установление стойких дипсвязей на тот момент устраивало обе стороны. Султан стремился не допустить вступления Русского государства в антитурецкую лигу, чего всячески добивалась Европа. Иван III же возлагал большие надежды на союз с Крымом, а значит, должен был подружиться и с его сюзереном. Имелись у новоиспеченных партнеров и торгово-экономические интересы друг к другу, о которых речь пойдет в другой главе.

По итогам турецкой дипмиссии великий князь и османский падишах заключили соглашение о «дружбе и братстве». Москва и Стамбул наладили регулярное общение друг с другом при посредстве санджак-бея Каффы (ныне Феодосия) шахзаде Мехмеда[35]. «Прямая линия» с султаном откроется чуть позже, при Василии III. Начались систематические обмены посольствами, причем сперва от Османской империи в Москву направлялись преимущественно греки. Например, вышеупомянутый князь Кемаль, прибывший в Русское государство в 1514 году, на поверку оказался урожденным православным греком Феодоритом.

Несмотря на такое бодрое начало, московско-османской «Антанты» не получилось, а эйфория от дружбы со столь сильным игроком на международной арене постепенно сменилась в Первопрестольной разочарованием. Отчасти так сложилось из-за ссоры Москвы с Крымом, который перешел от наведения русско-турецких мостов к попыткам их взорвать. Да и султан, подобно западным монархам, довольно быстро осознал, что ни в какую антитурецкую «упряжку» великий князь впрягаться не намерен. Выходит, можно выдохнуть и не слишком стараться для развития контактов с московским «другом и братом».

В Москве это поняли не сразу. Еще в 20-х годах XVI века Василий III и его дипломаты передавали султану недвусмысленные предложения заключить конкретный военный и политический союз, обменяться шертными грамотами. Никакой внятной реакции из Стамбула не следовало. Поведение османских послов зачастую также намекало, что ждать у турецкого моря погоды не стоит. К примеру, в 1515 году тот самый бек Кемаль якобы забыл указать в своем варианте протокола речей московских бояр важнейший пункт «о братстве», ограничившись «любовью и дружбой». Русские дипломаты оказались не промах и, сличив документы, попросили Кемаля-Феодорита исправить эту «случайную ошибку».

Возвращаясь к Казани: изначально она не являлась никаким яблоком раздора между Москвой и Турцией. Как, впрочем, и любые другие зоны московского влияния. Судя по всему, Баязид II даже признавал власть великого князя над какими-то территориями бывшей Золотой Орды. Об этом говорит обращение к Ивану III как к «государю русской, восточной и дештской сторон».

Нижнее и Среднее Поволжье Османская империя будто и вовсе не замечала. На взятие Казани Иваном III в 1487 году и установление там русского протектората не последовало абсолютно никакой реакции из Стамбула. Позже этим обстоятельством умело пользовался в своей дипломатии Иван Грозный, который парировал султанские претензии на регион тем, что ханство взяли еще «саблей деда нашего Ивана III». Дескать, если кто-то был против, следовало говорить сразу или молчать вечно.

Косвенно турки даже немного помогли Москве в обосновании ее казанских аппетитов. По мнению исследователя М.В. Моисеева, московские дипломаты использовали прецедент 1523 года из турецко-крымских сношений. Тогда ногайцы разгромили крымчан и убили действующего хана, после чего Тавриду ненадолго возглавил Гази Гирей, тут же смещенный османами и замененный Саадет Гиреем.