В некотором царстве - Ольга Ивановна Маркова

Она не прочь была уже посмеяться над свекром, захотевшим влезть в родство к купцам.

— Хоть лыком шиты, да баре! Только то и богатство, что черные брови да глаза-бусинки.

Талька смеялась с ней вместе: может быть, Марина учит правильно, и тогда она останется дома, будет работать на пожоге, а по вечерам рассказывать ребятам сказки. Еленка смотрела в счастливое, сразу похорошевшее лицо сестры и тоже смеялась, хлопала в ладоши. Талька поймала сестренку, притянула к себе, сказала:

— Сказок я много новых придумаю…

В тот же вечер Талька неожиданно объявила отцу:

— Замуж я без приданого не пойду.

Отец повернул к дочери грозное лицо:

— Будет шлепать-то!

Несколько дней Дерябин был озабочен. По ночам вздыхал, ворочался с боку на бок. Раз после работы он потребовал чистую рубаху, оделся и ушел.

Анисья открыла окно и смотрела вслед мужу, стараясь догадаться, о чем думал он эти дни.

Была осень. С тополей слетали желтые листья. Ветер мел их по дороге, а отец топтал большими ногами.

В избе тихо, слышно, как скрипела над крышей скворечня. Мать, притворив окно, поднялась, посмотрела на иконы. Но тишина не исчезала от ее движений, и Еленка громко сказала куклам:

— Счастливый родился.

Сказала и вмиг поверила, забыв, что слова эти из Талькиной сказки; запрыгала по избе, громко стукая пятками:

— Счастливый родился, счастливый родился!

Мать, чем-то очень рассерженная, крикнула:

— Замолчи!

Значит, счастливый еще не родился.

Хорошо бы иметь большой дом, чтобы вышки его врезались в самое небо: тогда можно было бы подниматься и подниматься до небесного чердака, а оттуда посмотреть на землю, увидеть ее как на ладони. Тогда можно было бы узнать, родился ли тот счастливый, о котором рассказывала когда-то Талька, и взять свою долю счастья. Может, счастливый уже давно родился, а люди в суете не заметили этого?

К ним пришла Феша и сообщила, что Дерябин продал Савкину за приданое лошадь. «А лошадь много ли стоит, старая да изробленная?»

Следом за Фешей к воротам дома на телеге подвезли зеленый сундук, окованный с одной стороны медью.

Настасья Деревянный Гром вбежала следом за телегой во двор, но Дерябин вытолкнул ее и припер ворота палкой.

Вдова закричала на улицу:

— Смотри-ка, Дерябины торговать собираются!

И кто-то добрым густым голосом ответил:

— Не бай! Торговать не торговать, а живой товар сбывать надо!

Еленка, выбежав навстречу богатству, влезла на телегу, погладила ладонью обшивку на сундуке, посчитала узоры и разочарованно спросила:

— Только один ящик за Тальку заплатили?

Найдя на улице Клавку Пряхину, Еленка похвастала:

— А нам сундук привезли в золоте…

На улице стояли соседки. Лица их были вытянуты, испуганы, словно случилось что-то тревожное, нарушившее покой околотка.

Настасья Пряхина поманила Еленку к себе и спросила, стараясь вычерпать из девчонки то, чего та и не знала:

— Сундук-то с чем?

Никогда Еленка не чувствовала себя такой нужной на земле. Пожалела, что сундук только один, выпалила:

— Потом еще привезут.

Талька возвращалась с работы поздно. Приходя, часто валилась на кошму голодная и неумытая, лишь бы лечь, протянуть опухшие от повседневной ходьбы ноги, положить уставшие от тяжести руки.

— Сегодня, наверное, и спать не ляжет, — посмеивалась Еленка. — Все будет наряды перебирать… — И закричала навстречу сестре: — За тебя один сундук дали!

Сундук стоял посреди избы.

Как только вошла Талька, отец открыл его и стал доставать большими неумелыми руками одну за другой белые тонкие вещи.

— Выморщила ты у меня, — сказал он дочери добродушно.

Талька села, положив голову на стол. От сундука пахло свежей стружкой и лесом. Еленка мешала отцу, попадала под ноги, он мог ударить ее, но девочка была слишком заинтересована всем, что происходило в избе, и забыла о привычном страхе. Наряды разворачивались и укладывались отцом в беспорядке на стол, перед Талькой.

Мать подошла, погладила Талькины волосы и сказала:

— Мила ты моя дочь…

Талька подняла лицо, посмотрела матери в глаза и, схватив ее руки, стала их ощупывать все, от плеча до пальцев и снова от плеча до пальцев.

— Мамонька родимая, — шептала она одно и то же, — мамонька!

— Дают — бери, бьют — беги, — шепотом учила Анисья. — Может, хоть одной тебе счастье выпадет. Не вздумай отказаться!

А Талька, как слепая, ощупывала мать и всхлипывала:

— Родименькая! Ильки-то нет… Он бы заслонил меня.

— Ильку ты не трогай, — мрачно произнес отец. — Илька все счастливую долю людям найти хотел, да ожегся. А мы сами как-нибудь обойдемся. Тебе вот счастье валит, так не беги от него.

В конце концов матери хорошо то, что хорошо детям. Анисья не выдержала, вырвалась из рук дочери, столкнула со стола на пол ворох дорогого тряпья и закричала:

— Не отдам за купца дочь!

Отец побледнел:

— Слово свое менять? Николай Дерябин — хозяин своему слову!

Но мать твердила:

— Не отдам!

Отец ударил ее по лицу и снова замахнулся.

Перед ним встала Талька, рванула его страшную руку и сказала:

— Иди к попу: согласна я.

И так, не умывшись, черными руками начала скидывать в сундук свое приданое, оставляя на белых сорочках и шторах грязные пятна от пальцев.

XII

По вечерам в избе Дерябиных собирались подружки невесты: шили белье, вязали скатерти и пели песни. Талька сидела среди них нарядная и безучастная ко всему, даже к песням.

Еленка ползала по полу, подбирая лоскутья. Теперь можно хорошо одеть кукол. Как-то она попросила сестру:

— Сшей мне куклу-тятю, так же сидишь без дела.

Талька стала шить куклу; девушки смеялись, глядя на ее ребячество:

— Ты жениха попроси сшить, Елька. По жениху она иссохла.

Дома опять было интереснее, чем на улице. Здесь часто торчала Клавка Пряхина. Сейчас девочки стояли возле Тальки, удивляясь про себя умению взрослых шить из бросовых лоскутьев настоящие куклы.

Кукла вышла большая. Талька надела на нее штаны, рубаху, нашила на голову лоскут черной овчины, на подбородок — другой, а белое лицо намочила и стала разрисовывать карандашом.

По мере того как кукла приобретала сходство с человеком, Клавка все более мрачнела от мысли, что у нее такой куклы нет.

— Мне мама не дает шить, ниток, говорит, нет… — жаловалась она дрожащим голоском.

Черные волосы и борода делали лицо куклы особенно белым, нашитые брови нависли, фиолетовые глаза смотрели сурово — все было, как у отца; но рот куклы искривился, углы губ остро поднялись кверху, черные усы, нашитые Талькой, задорно топорщились, так что у отца получилась счастливая веселая улыбка.

Никогда в жизни Еленка не видела, чтобы отец смеялся.