В некотором царстве - Ольга Ивановна Маркова

В некотором царстве

С ВЕРОЙ В ЧЕЛОВЕКА

Уже третий год не слышен энергичный голос Ольги Ивановны Марковой. Остался недописанным большой роман о давних друзьях — первоуральских трубниках. Не осуществлен замысел рассказать о тех, кто был рядом в военном тылу, чьи судьбы вошли в душу писательницы.

Пришла пора оглянуться на все, что сделала Ольга Маркова для людей. Пока писатель живет, пишет, трудится, он сам и его читатели ждут: главная книга еще впереди, и все попытки определить «лица необщее выраженье» литератора выглядят предварительными, неполными. Но вот нет на земле Марковой, и живут самостоятельной жизнью, питая умы и сердца людей, ее романы, повести, рассказы. Не будет уже новой книги, и главные, те, которые оказались ключевым делом жизни, надо искать среди увидевших свет прежде. Но, назвав эти главные книги, мы поймем, что не только во взлетах, но и в неудачах проявилась своеобразная личность писательницы, ее яростная устремленность к добру, чистоте, свету, к прозрачной ясности отношений, дающих силу, к радостному чувству долга перед людьми.

В книгах — душа писателя, в них — широкий мир, входивший в думы и чувства художника ежедневно, ежечасно от детских лет до времени мужественных решений — всю жизнь. И, окидывая взором творческий путь Марковой, еще раз убеждаешься, что мерой плодотворности писательского труда является способность литератора пойти навстречу велениям жизни, отдать свои силы и талант людям.

Родилась Ольга Маркова в 1908 году в многодетной семье новоуткинского мастерового. Было отпущено ей все, что выпадало на долю рабочих детей до революции: не только бедность, но и сознание необходимости и высокой человеческой меры труда, не только тяготы скудной жизни, но и ощущение счастья, когда отец, мать и сама она заводили протяжную проголосную песню, выводившую к каким-то необъятным просторам. Пели в семье от всего сердца, щедро вкладывая в слова и звуки свое задушевное, личное. Девочку поражали и складность песни, и таинственное чье-то уменье сказать все за других так, как будто самое заветное, дорогое уже известно людям и в песне сердце лишь подавало весть другому.

Осталась до «дней последних донца» у Ольги Марковой трепетная, счастливая любовь к песне, объединяющей людей. Не случайно и героини ее так полно утверждали в песне себя, свое право на счастье.

Улица рабочего поселка давала ранние уроки социального чувства — презрения к своекорыстию, к отчужденности от людей, ненависти к тем, кто наживается за счет других; возникало понимание ценности рабочей «заединщины», широкого плеча, трудовой солидарности, сердечного интереса к человеку. А когда отец выбрал путь в революцию, Ольга Маркова и на себе испытала ненависть богатеев. Иван Марков ушел воевать против Колчака, и учительница школы, из тех, что прислуживали власть имущим, иначе не обращалась к маленькой ученице, как «Ну, ты, большевичка», и натравливала на нее неразумных ребят. Находила защиту девочка из рабочей семьи только у школьной сторожихи.

И вполне естественным было то, что первая ячейка комсомола в поселке создавалась потом молодыми Марковыми, хотя Ольге тогда было всего двенадцать лет. Впрочем, почему всего? Она уже была сама рабочим человеком, и не было таких общественных дел в Новой Утке, в которых бы не принимала она участие: здесь и ликвидация неграмотности, и первые спектакли самодеятельности, и комсомольские карнавалы.

Неприметно приближало к писательской стезе не только гражданское мужание, но и особое отношение к слову, речи. Припоминала Маркова, что с самого детства ей открылась великая сила слова: казалось, если что-то увиденное, услышанное, узнанное, поразившее не закрепить в слове, не найти нужного выражения, просто не записать, то все это исчезнет бесследно или если и останется, то зыбким, смутным, неясным, слегка скользнув по сознанию. Именно поэтому она вела дневник, записывая в него все, к чему прикоснулась душа, — вела изо дня в день все девчоночьи годы.

Писательница рассказывала впоследствии, как волновали ее уже в ту пору человеческие судьбы: «Помню, мать однажды рассказывала про бродяжку. Она к таким людям относилась по-особенному. В ее рассказах о скитальцах по земле было нечто вызывающее раздумья. Особенно запал в душу рассказ о Якунинском, купце. У него до революции сестра матери в прислугах жила. Потом он сбежал, скрывался, пропадал где-то. А тут, как бродяжка, вернулся, по кустам скрывается, домой боится идти. И мать, ненавидевшая лиходеев кулаков, в бродячем человеке видела уже только несчастненького: «Сидит на берегу и плачет». Ее, видимо, поражало, как и меня поразило, соединение в одном человеке социально плохого, злого, отвратительного и чего-то человеческого, обретенного в бесприютности, испытаниях, бродяжьей жизни».

Возможно, это и был один из первых уроков для будущей писательницы — заставлявший размышлять о сложностях судеб, характеров, положений. Девочка надолго запомнила: «Сидит и плачет» — и возвращалась к этому, перебирая и обдумывая возможные обстоятельства. Видел кто или нет? Сказали кому-нибудь? А куда дальше подался бродяжка этот? Какова его судьба?

«Это как сейчас за писательским столом, — продолжала Маркова. — Столкнешься с интересным характером и ставишь его в разные обстоятельства, ведешь сложную с ним тяжбу: так или не так в этих условиях он поведет себя? Так или по-другому? У меня не было жалости к кулаку, хоть русское сердце и отходчиво. А вот сложность совмещения в одном человеке и зла и наказания, которое как-то уже перечеркивает зло, — это интересовало, и интерес к такой сложности у меня не только не пропадал, а увеличивался. Поражало в рассказе матери еще одно: отчуждение от людей, невозможность показаться им, невозможность жить вместе с ними оказывались наказанием. Это гражданский урок на всю жизнь. И писательский, разумеется.

Мать заметила, какое впечатление произвел ее рассказ, поняла по-своему, сердцем, и на покосе вдруг сама начала игру в предлагаемые обстоятельства. Я косила впервые, было тяжело, ел овод, донимала жара, казалось, еще шаг и — упаду. А мать вдруг говорит: «А может, бродяжка в кустах сидит, смотрит и думает: «Какая работящая у Татьяны Марковой дочь…»

Не тогда ли и возникло у Ольги Марковой необходимое писателю чувство единства жизни и вымысла, их прочного сплава?

Общественную ценность слова юная Маркова ощутила тоже рано. Шел 1921 год. Едва начинала теплиться заводская жизнь после разрухи, а в поселке уже действовал драмкружок. Для него тринадцатилетняя девочка написала инсценировку по рассказу М. Горького «Старуха Изергиль». Первый раз тогда публично назвали ее имя: «Инсценировка Оли Марковой». Пришло радостное