За мной, читатель! Роман о Михаиле Булгакове - Александр Юрьевич Сегень

– Нечего туда штремитша. Жизнь – тут. А там – мертвечина. Кладбище былой славы. Шмотришь на француженок – а где же шик? Гляньте на наших, все при всем!

– А Турдэфелька, наверное, как обелиск на могиле? – спросил Булгаков.

– Шовершенно шправедливо. Хорошо вы шказали: Турдэфелька. Дайте я вас рашцелую.

Покидали театр, обнявшись. Станиславский спросил:

– Что вы пишете сейчас?

– Ничего, Константин Сергеевич, устал.

– Вам нужно писать… Вот тема, например: некогда все исполнить… и быть порядочным человеком. – Он вдруг замер, как осой ужаленный: – Впрочем, вы не туда это повернете!

– Вот… все боятся меня…

– Нет, я не боюсь. Я бы сам тоже не туда повернул. – И засмеялся, лукавый старик.

Но предложенная им тема задела Булгакова. Действительно, для многих это не просто трудно, но порой даже невозможно – и исполнить задуманное, и остаться порядочным человеком. Не переделывать пьесу, даже когда от этого зависит судьба постановки. Не юлить и не подличать, чтобы получить хорошую квартиру и дачу. Не прощать измены любимого человека, чтобы только не расставаться с ним… Перечень возможных вариантов для нового романа неиссякаемый. А что, не начать ли такой роман?

И он, усевшись калачиком, стал… дописывать про похождения Воланда и его шайки. Работа понеслась под горку, но он до сих пор знать не знал, чем окончится книга, гнал строку туда, куда она сама несла его. Все, что происходило вне романа, как всегда у него в таких случаях, превратилось в декорацию. А на этом фоне продолжалась нудная возня вокруг так до сих пор и не поставленного «Мольера»; Станиславский проявлял к драматургу невесть откуда взявшуюся учтивость и даже на телефонный вопрос Булгакова: «Вы нездоровы?» – отвечал: «Для всех, кроме вас»; агент Мадлена продолжала необъяснимым образом за бесценок доставать разные великолепные вещи; обойщики и столяры изготавливали полки для книг; вновь шевелились слухи, что наконец разрешат «Бег»…

Прежде чем в романе запылал Дом Грибоедова, Булгаков тщательно проверил пожарную безопасность квартиры и лишь после этого сел дописывать главу о похождениях Коровьева и Бегемота.

На фоне сочинения всей этой чертовщины его снова стали одолевать приступы страха, боязнь одиночества. Он не мог находиться в комнате один, а когда выходил на улицу, тотчас возвращался:

– Не могу. Они вот-вот схватят меня.

– Кто?

– Да эти… Которые «був Гаков – нема Гакова». Люсенька, пожалуйста, пойдем вместе.

И верная Мадлена постоянно сопровождала его. Пришлось пройти курс гипноза, после которого постепенно необходимость в уличном сопровождении отпала.

Осенью Елена Сергеевна привезла в столовую комнату рояль и сначала играла на нем сама, а потом и Михаил Афанасьевич увлекся ежедневным музицированием, он играл профессиональнее многих, включая ее. Здесь же она поставила «психею» – особенный женский столик-бюро, за которым и прихорашивалась, и писала письма или свой дневничок, с которым уже если и расставалась, то ненадолго. На какой-то там дворцовой распродаже она купила поистине королевское бюро, в александровском стиле, у которого откидывалась массивная и широкая доска, и Михаил Афанасьевич отныне полюбил работать на ней, оставив стол для раскладывания на нем книг и рукописей, необходимых в данный момент работы. Это бюро привело его в такой немыслимый восторг, что он не знал, как восславить жену, и воскликнул:

– Королевушка моя!

И с того дня в минуты восторга так и звал ее – Королевушка.

Оглянулись – вот уже и второй Новый год в новой квартирке! Куда ни зазывали – нет-нет, мы будем только у себя, лучше к нам приходите. Еще бы! За год полностью обжились, везде, где бросались в глаза недоделки, все починили, обставились дивной мебелью. Книги на специально изготовленных полках всюду обтекают кабинет-спальню и прихожую. В столовой – превосходный рояль, и они по очереди на нем играют, а то и в две пары рук. Кто ни придет, только ахают:

– До чего же у вас хорошо!

– Маленький дворец королевы и ее миннезингера, – отвечает хозяин дома. – Все она распланировала и осуществила. Приходите к нам Новый год встречать, не пожалеете.

Но перед самым Новым годом ударил лютый мороз, и в доме прорвало отопление. Сережу пришлось эвакуировать в Ржевский к отцу и брату. Сами ходили по квартире во все одетые, надеялись, вот-вот подключат батареи, но в восемь вечера ждать отчаялись, вызвали по телефону такси и рванули в Померанцев переулок к Леонтьевым, которые аж запищали от радости. Якова Леонтьевича в этом году Станиславский из МХАТа уволил, зато вскоре ему предложили не менее хорошее место замдиректора в Большом театре.

И пошло веселье. Часа через два, провожая год уходящий, Булгаков уже вовсю развивал свою сталинскую мифологию. Тем более что в конце ноября МХАТ посетили Сталин, Киров и Жданов, в очередной раз смотрели «Дни Турбиных», и после занавеса Иосиф Виссарионович целых пять минут горячо рукоплескал. Сразу же и «Мольера» определили на март, и главный редактор «Красной нови» всемогущий Ермилов позвонил и попросил дать отрывок из книги о Мольере, и Сатира взялась ставить переделанное «Блаженство» под новым названием «Иван Васильевич», и вахтанговцы заключили договор на пьесу о Пушкине, даже на Новый год к себе зазывали.

– А как же! – подвыпив, форсил Булгаков. – Когда сам Сталин своего лучшего друга Кирова привел, чтобы тот наконец посмотрел мою пьесу, и говорит: «Ты, Серега, и в биллиард не умеешь играть, и кино не смотришь, и в театр не ходишь». Тот посмотрел и говорит: «Я три раза сознание терял, до того сильная штука этот Булгаков. Теперь, как только буду в Москву приезжать, сразу первым делом иду на “Турбиных”. Но ответь мне, друг Коба, почему ты не разрешаешь “Бег” ставить, а самого Булгакова за границу не пускаешь?» – «Был бы ты немного поумнее, то догадался бы, – отвечает Иосиф Виссарионович. – Если я разрешу “Бег”, то по своей популярности мой лучший друг Миша Булгаков превзойдет меня. Согласись, что в стране все же самым популярным должен быть вождь, а не поэт». – «Мудро, – говорит Киров, – а с заграницей что?» – «Тут еще проще. Выпущу я любого, кому они там нужны, вай мэ? Даже Горького спокойно в СССР отпускают. А выпусти я Мишеньку? Да его тотчас же схватят, дадут сразу три Нобелевские премии, посадят в бункер с пуленепробиваемыми стеклами и заставят писать пьесы для своих погано-буржуазных театров. Французы – о Наполеоне, итальяшки – о Гарибальди, немцы и вовсе – о Гитлере. Разве нам такой Булгаков нужен? Нам Булгаков нужен наш, советский. Усек?» – «Усек, – говорит Киров. – Коба, ты – гений!»

Булгаковская Москва. Доходный дом Лазарева