Формирование института государственной службы во Франции XIII–XV веков. - Сусанна Карленовна Цатурова

дурно. Каждый человек, кто занимает высокий пост и исполняет свой долг, не может быть любим всеми»[2421]. В этом рассуждении Жувеналя, наряду с привычным мотивом людской зависти, звучит и новая тема: конфликт служебного долга чиновника с интересами подданных. Согласно этому нюансу в привычной теме, чиновник обязан следовать своему пониманию должного, не ориентируясь на мнение людей. В таком повороте политическая нейтральность чиновника приобретает более глубокий смысл: она становится следствием выполнения им служебного долга, который ориентирован не на сиюминутные цели людей, а на интерпретацию должностным лицом общего интереса государства. В сочетании с особым габитусом чиновников, исключающим проявление излишних эмоций и следующим собственному пониманию «разумного», эта «свобода от мнения людей» предстает органичной частью возводимого служителями короны здания государственного аппарата как обезличенной «машины».

Принцип политической нейтральности, выработанный и пропагандируемый корпусом королевских должностных лиц, принес ощутимое повышение их общественного авторитета. Запрет на участие в политических партиях и движениях вывел королевских чиновников из сферы активной политики. Как следствие, они лично крайне редко оказывались жертвами индивидуальных политических расправ[2422]. Одновременно институты королевской власти стали восприниматься подданными как независимые арбитры, стоящие над схваткой. И это оказалось выгодно всем: в периоды наиболее острых политических кризисов враждующие партии прибегали к помощи и защите именно ведомств короны Франции[2423].

Признаком повышения авторитета королевских чиновников и восприятия их как нейтральных, независимых лиц стало привлечение их в качестве депутатов на собраниях Штатов. Помимо университетского образования и знания законов, делавших их более пригодными для участия в работе представительных собраний, служители короны воспринимались как независимые от политических сил люди в широких социальных слоях, входивших в «третье сословие», которые все чаще отдавали им предпочтение как выразителям их интересов[2424]. Не случайно позднее Макиавелли, давая емкую и точную характеристику Парламенту, отмечал его политическую нейтральность в качестве «верного залога безопасности короля и королевства»[2425].

В целом, рассмотренный принцип политической нейтральности внес существенный вклад в укрепление публично-правового характера королевской администрации и в новые методы властвования. Отныне король и его служители становятся общепризнанными арбитрами, стоящими над схваткой и обеспечивающими всем равные права[2426].

Императив общего блага и «частный интерес»

Идея общего блага, являвшаяся краеугольной в фундаменте строящегося государства и формой его осмысления (и описания), стала стержнем расширения публичных прерогатив короля и его служителей, определив трансформацию их взаимоотношений[2427]. Утверждение принципа общего блага как цели государства теоретиками королевской власти — сначала теологами, а затем юристами (канонистами и легистами), обогатившими ее за счет римского права и античного наследия, постепенно изменило представления об обязанностях монарха[2428]. Являясь вначале способом укрепления приоритета монархической власти над всеми остальными носителями политических функций и закрепления за государем положения стоящего над всеми арбитра и гаранта «справедливости для всех», принцип общего блага способствовал формированию концепта короны как dignitas publica[2429], стоящей над королем как частной персоной, превратившегося в ее держателя и временного управителя.

Это разделение нашло отражение в королевских указах, в которых появляется связка «король и королевство»: в тексте клятвы присягнувших ордонансу от 1374 г. о регентстве при малолетнем монархе и возрасте его совершеннолетия принцев крови и коронных чинов говорилось о «благе, чести и выгоде персоны (монарха) и королевства»[2430]. Само по себе присоединение понятия королевства к персоне государя, далеко не случайно появившееся именно в этот период реформ в сфере управления, фиксировало представления о королевстве как воплощаемой в персоне монарха категории. Такое представление входило органичной частью в формирующееся понятие «королевского величия» как правовой и политической категории, описывающей власть монарха отдельно от его персоны[2431]. Это понятие появляется впервые в указе Иоанна II Доброго от 15 июня 1353 г. о сборщиках налогов, чьи проступки квалифицируются как «ущерб королевскому величию»[2432]. В важнейшем для становления института службы указе о защите чиновников при исполнении должностных обязанностей от 2 июля 1388 г. нападки на них квалифицируются как «великий скандал и ущерб правосудию, и оскорбление нашего суверенитета и королевского величия»[2433]. Право членов Парламента самим избирать на вакантные должности (указ от 8 мая 1408 г.) обосновывалось привилегированным статусом верховного суда, от которого напрямую зависит «королевское величество»[2434]. Не случайно связка «король и королевское величие» фигурирует в указах, относящихся к сфере администрации: ведь служители короны становятся «образом» королевского величия.

Но оба концепта — «королевство» и «королевское величие» — являлись лишь составной частью или частным выражением универсального и фундаментального принципа общего блага, который появляется с первых же королевских указов, знаменующих собой новый облик власти и новые принципы властвования. Он выражается в преамбулах указов и ордонансов либо как «общая выгода нашего королевства», либо как «общее благо подданных», либо как «общее благо короля и королевства»[2435]. Забота об «общем благе короля и королевства» с определенного времени фигурировала в преамбулах указов о работе Парламента, что обусловлено было особым местом суда в структуре власти короля. Начиная с указа от 28 апреля 1364 г. функция служителей верховного суда квалифицируется как защита общего блага королевства и его подданных[2436].

Функция правосудия в той или иной степени отправлялась всеми королевскими служителями, и аналогичные формулы использовались для легитимации компетенции иных ведомств и служб короны. В двух ордонансах обо всей структуре служб короны, от 1401 и 1407 гг., в преамбулах говорилось о «благе короля и королевства и общего интереса»[2437]. Принцип общего блага фигурировал в преамбулах указов о функциях генералов финансов, Палаты счетов и Канцелярии[2438]. Все эти ведомства призваны были охранять «интересы короля», под которыми в такой формулировке подразумевались «интересы короны и королевства», а не просто личные интересы конкретного монарха. Будь то установление «справедливости для всех», будь то защита королевского домена, будь то сохранение архивов короны — все эти функции верховных ведомств трактовались как отстаивание их служителями «общего блага короля и королевства»[2439]. Это служение общему интересу использовалось и для легитимации растущих привилегий чиновников, особенно освобождения от уплаты налогов и податей[2440].

Осмысление функций королевской власти происходило через размышления о назначении короля в обществе, о его личных обязанностях как «главы политического тела». В истоке этих размышлений лежала сакральная концепция короны как «служения» (office) на благо и спасение королевства и подданных[2441]. Ее отголоски слышны были в исследуемый период, прежде всего в трудах людей церкви и университета. Так, Жан Жерсон напоминал королю, что он «не частная персона, но общественная власть, поставленная для спасения королевства», и гражданская