Воспоминания. От службы России к беспощадной войне с бывшим отечеством – две стороны судьбы генерала императорской армии, ставшего фельдмаршалом и президентом Финляндии - Карл Густав Эмиль Маннергейм

империю даже от китайцев. Этот участок Великой стены был построен около 100 года до нашей эры, когда китайцы завершили завоевание провинции Ганьсу. Возведение же основной части Великой стены, простирающейся от залива Джили к востоку от Пекина и до восточного Ганьсу, датируется 215—100 годами до нашей эры, когда основатель империи император Цинь Шихуанди соединил между собой ряд местных крепостей. Продолженная до того места, где я стою, Великая стена выросла до полутора тысяч миль в длину и исполнила свое предназначение – на века защитила империю от вторжений конных монгольских орд. Уже в начале XIII века стена два года удерживала Чингисхана к северу от Пекина, прежде чем он смог до него добраться. Говорят, за время строительства стены Цинь Шихуанди вызвал к себе такую ненависть, что после его смерти могилы публично вырыли во многих местах, что затрудняло осквернение места его подлинного захоронения.

Великая стена не утратила для китайцев и символического значения, поскольку, согласно поверью, когда путешественник входит в ворота Цзяюйгуань, его охватывает чувство радости, а когда выходит – он плачет.

Едва проехав ворота, мы услышали в тихом ночном воздухе длинную ноту вечерней зори, а потом пушку, возвещающую, что всем добропорядочным гражданам пора поспешить домой, и глухой звук задвигаемых и запираемых тяжелых городских ворот.

1 декабря мы въехали в Сучжоу, находящийся на полпути между Пекином и Кульджой, по прямой – расстояние почти в тысячу миль, но по дороге гораздо дальше. Мне сказали, что имперские курьеры преодолевали это расстояние за девять дней, но они часто умирали от напряжения. Говорят, для придания мышцам большей выносливости их плотно перевязывали. Посыльных сажали в седла, и они скакали на следующую почтовую станцию, где, едва вдали слышали колокольчик гонца, им седлали самую быструю лошадь. Эта организация была пережитком почтовой системы, введенной в XIII веке Хубилай-ханом. В ней было задействовано двести тысяч лошадей, а ее скорость восхищала Марко Поло.

В Сучжоу я чувствовал себя как в военном лагере, поскольку здесь множество новобранцев, муштруемых офицерами и унтер-офицерами модернизированной армии Юань Шикая. Впервые я увидел подлинные результаты военных реформ. Здесь я также имел удовольствие познакомиться с молодым голландским католическим священником, которому обязан массе ценной информации.

Вместо того чтобы следовать в Чжанъе по большой караванной дороге, я решил поехать через небольшой городок Цзинтао, расположенный в тридцати милях от Сучжоу. Здесь я познакомился с представителем нового Китая. Чэн был молодым мандарином, познакомившимся с Европой, приезжая к своему дяде-министру в Берлин. Мы говорили на немецком языке, на котором он изъяснялся очень скверно, хотя несколько лет спустя сдал академический экзамен по современным языкам с высокими оценками.

Он заверил меня, что через два-три года от старого порядка ничего не останется, ни одного мандарина в Синьцзяне. Японцы никогда не будут играть в Китае ведущую роль, сказал он, но сейчас они могут быть полезны в качестве учителей и инструкторов, и нанимавшимся до сих пор европейцам их предпочитают просто потому, что они дешевле. Китаем должны управлять китайцы, но китайцы западной культуры.

Когда Чэн увидел, что в выданном в Сучжоу пропуске мое имя написали так, чтобы выставить меня на посмешище, он на сотне карточек красивыми китайскими иероглифами написал: «Ученый финн Ма-ну-эрхей-ма». Первый слог можно было написать тремя разными иероглифами. Означающий лошадь, как уже упоминалось, он использовался на документе, выданном мне Кашгаре, однако завитушка, добавленная в бумаге, присланной из Пекина, меняла значение слова на почитаемый в Китае нефрит. Но третье значение слова «ма» было бранным, не употреблявшимся в приличном обществе, и именно его внесли в выданный Сучжоу пропуск.

Рождество я провел в Чжанъе. В качестве рождественского подарка получил от консула в Кульдже пачку газет за август.

В ходе экспедиций по окрестным горам я посетил два первобытных племени, сараджоегуров и шераджоегуров, о существовании которых было известно, но которые никогда не посещал ни один ученый. Результаты были очень интересными и ценными.

Из Чжанъе я по большой караванной дороге, идущей через заснеженные горы Нань-Шань справа и пустыню Гоби слева, направился в Лянчоу. Великая Китайская стена часто проходила рядом с дорогой.

В Лянчжоу стоял большой гарнизон, и в мою честь устроили военные учения со старомодной муштровкой и стрельбой по мишеням.

Дорога из Лянчжоу в столицу провинции Ланьчжоу, резиденцию вице-короля Ганьсу и Синьцзяна, приближала нас к горам и возделываемым долинам. Она была извилистой и такой узкой, что только кое-где могли разъехаться две телеги. Казалось невероятным, что эта жалкая дорога на протяжении веков была единственной артерией, ведущей в западные части империи.

29 января 1908 года мы увидели Хуанхэ, Желтую реку, на берегах которой стоит Лянчжоу. Суета и движение на берегу большой широкой реки указывали на то, что мы приближаемся к важному городу. Понтонный мост ремонтировали, и в обе стороны сновали паромы, перевозившие массы людей в синем и черном.

Было очень приятно пройти через массивные городские ворота, услышать цоканье лошадиных подков по огромным булыжникам хорошо мощенной улицы и опять пробраться по кишащему людьми и транспортными средствами базару. Однако лучшее жилье, которое нам удалось найти, – четыре жалкие комнаты в караван-сарае у западных ворот, хотя у наших лошадей была хорошая конюшня, где они могли восстановиться после тягот марша.

Я плохо себя почувствовал и слег в постель, пролежав день или два. Когда снова смог передвигаться, то едва узнал город, поскольку наступил китайский Новый год. Магазины были закрыты, а колонны и двери украшали длинные узкие белые ленты с китайскими иероглифами, транспаранты и бумажные фонарики. Женщин не было видно, а группы мужчин двигались не спеша, улицы заполонили нарядные кареты, часто запряженные маленькими пухлыми мулами, чья металлическая сбруя блестела на солнце, а уздечки украшали бумажные цветы и яркие шелковые ленты. Сквозь маленькие окна карет виднелись одетые в шелка фигуры. Слуга, облаченный в лучшую ливрею, сидел на скамье и держал большой бархатный портфель с визитными карточками хозяина. Все, что не было новеньким, было надраено и отполировано.

В этой толпе людей, одетых в шуршащие шелка, было не узнать вчерашнего грязного китайца, если только не считать однообразия. От мандарина до уличного торговца все выглядели очень похожими: в одинаковой одежде, в похожих каретах и с теми же традиционными церемониями. Классовое различие в Китае, несомненно, куда менее разительно, чем в Европе, и, если не считать случайного появления синего, красного или зеленого мандаринского паланкина, перед которым шла толпа слуг с красными зонтиками, легко было поверить, что толпа состоит из мандаринов.

Празднование Нового года продолжалось