Третий Рейх. Война: до критической черты. Книга I - Олег Юрьевич Пленков

захвата Чехии, против войны с Францией; Генштаб не советовал мне начинать войну с Россией. Я каждый раз должен был усердно натравливать этого цепного пса, прежде чем он начинал действовать»"[113]. Интересно, что аналогичную оценку сдержанности генералитета по отношению к Гитлеру высказывал независимый в суждениях, но политически наивный генерал Йодль. 10 августа 1938 г., после визита к Гитлеру, который пытался склонить генералов на свою сторону, Йодль отмечал в дневнике: «Трагично, что фюрера поддерживает вся нация, за исключением армейского генералитета. По моему мнению, только действиями генералы могут искупить свою вину, которая заключается в недостатке воли и дисциплины. Такая же проблема существовала и в 1914 г. В армии есть только один недисциплинированный элемент — это генералы, и причина этого — их заносчивость. Они безответственны и недисциплинированны, потому что не могут постичь гениальности фюрера. Они никак не могут понять, что он — не ефрейтор Первой мировой войны, а величайший государственный деятель со времен Бисмарка»[114].

Можно привести и аналогичное мнение иностранца — так, английский военный публицист Сирил Фоллс писал: «Мы, англичане, до известной степени считаем себя вправе упрекать германский Генштаб за то, что он начал войну в 1914 г. Иногда то же говорят и по отношению к 1939 г., но это обвинение неоправданно. Можно обвинять Гитлера, нацистское государство и партию, даже немецкий народ, но Генштаб Германии не хотел войны с Францией и Англией, а после того как он был втянут в войну с ними, он не хотел войны с Россией»[115].

1 сентября 1938 г., во время Судетского кризиса, Гитлер заменил фон Бека генералом Францем Гальдером (он был первым начальником Генштаба — не пруссаком), который также пытался не только переубедить Гитлера, но и одно время носился с мыслью о необходимости его убийства и государственного переворота. Друг Гальдера, немецкий дипломат в Швейцарии и одновременно сотрудник абвера Ганс Гизевиус в своих мемуарах[116] передавал многие детали заговора, вплоть до номеров частей, которые должны были захватить рейхсканцелярию и убить Гитлера. Гизевиус писал, что Гальдер якобы спрашивал Яльмара Шахта, готов ли тот взять на себя обязанности немецкого канцлера, если Гитлер доведет дело до войны и государственный переворот станет неизбежным. При этом Шахту было сказано: «этот душевнобольной и преступник нацелен на войну вследствие своей сексуально-патологической предрасположенности»[117]. Историки долгое время полагались на мемуары Гизевиуса как на достоверный источник, что было ошибкой: иные планы и намерения заговорщиков, представляемые Гизевиусом, просто нереальны, а другие раздуты уже после войны из простых предположений или даже пожеланий. Не случайно известный консервативный мыслитель Рудольф Пехель называл Гизевиуса «Карлом Маем (Карл Май — известный немецкий писатель, автор романов про индейцев Виннету, Чингачгука и др. — О. П.) немецкого Сопротивления». Похоже, прав был государственный секретарь Отто Мейснер: «Планы путча 1938 г. всплыли только на Нюрнбергском процессе; это вызывает подозрение, что многое было преувеличено, а оппозиционные мысли и намерения были раздуты до серьезных планов и действий»[118]. Сомнительно все, что сообщал Гизевиус о планировании: как могла 23-я дивизия из Потсдама выполнить свою задачу по захвату Берлина? Очень сомнительно, чтобы молодые офицеры, воспитанные ГЮ, пошли против фюрера. Как можно было сломить сопротивление весьма многочисленных и хорошо обученных частей СС? Скорее всего, гальдеровский «путч 1938 г.» на самом деле был «разработан» уже задним числом из неясных намерений офицеров вермахта, недовольных стратегическими установками Гитлера; эти намерения и трансформировались в заговор с целью хотя бы отчасти реабилитировать армию и снять с нее вину за злодеяния нацистского режима. Невероятная популярность Гитлера среди немцев и полная поддержка всего, что он предпринимал в целях разрушения Версальской системы, были настолько значительны, что игнорировать эту популярность не могли даже западные державы, а не только оппозиция внутри Германии[119].

Устремленность Гитлера к войне была настолько доминирующей, что он воспринял как свое поражение и победу Чемберлена итоги Мюнхенского договора 1939 г. об уступке Германии Судет. Ему нужны были не Судеты, а война, только в ходе которой и можно было доказать преимущество «нации господ» над всеми прочими народами. Тем не менее после Мюнхенской конференции Гитлер был в зените славы: по Мюнхенскому договору около 800 тысяч чехов были поглощены Германией, а 250 тысяч немцев остались в Чехословакии в качестве пятой колонны[120]. Сложные укрепления чехов, построенные с французской помощью, достались немцам, сорок чешских дивизий были среди наиболее хорошо вооруженных в Европе; также в стране была первоклассная военная промышленность. Гитлер добился того, о чем не смели мечтать немцы с 1919 г.: без единой капли крови он вернул 10 миллионов (вместе с Австрией) немцев в рейх, он смог обеспечить рейху такие имперские позиции, каких он не имел ни в Священной Римской империи германской нации, ни при Бисмарке. Остановись Гитлер на Мюнхенском договоре, он вошел бы в историю как величайший немецкий государственный деятель XX в. Но Гитлер, подобно всем тиранам прошлого, повел себя, как алчная старуха из старой немецкой сказки, по мотивам которой Пушкин написал «Сказку о рыбаке и рыбке». 15 марта 1939 г. немецкие войска были уже в Праге — Богемия и Моравия стали «протекторатом», а рейхспротектор Нейрат поселился в Градчанах. Апофеозом гитлеровского милитаризма и внешнеполитических успехов, достигнутых на этой основе, было празднование дня рождения фюрера 20 апреля 1939 г. На оси восток-запад (Ost-West-Achse) в Берлине состоялся гигантский военный парад — в течение 4,5 часов 40 тысяч солдат и огромное количество техники дефилировали мимо Гитлера. Одновременно во всех гарнизонных городах рейха состоялись военные парады, предваряемые верноподданническими речами командиров вермахта[121].

Особенно болезненно на аннексию Чехии отреагировали англичане, которые еще с февраля 1939 г. весьма осторожно вели переговоры с Францией по военным вопросам. Британское руководство считало, что переговоры чреваты секретными соглашениями наподобие тех, которые втянули Британию в Первую мировую войну. Однако после аннексии Чехии, 29 марта 1939 г., англичане объявили о двукратном увеличении территориальной армии (ТА) — британского резерва, а в конце апреля английское правительство решило с лета ввести воинскую повинность. Кроме того, Британия дала гарантии безопасности европейским странам, которые могли стать следующими жертвами Гитлера или Муссолини: 31 марта — Польше, 13 апреля — Греции и Румынии. Начались переговоры с Турцией. Это был настоящий поворот в британской стратегии, ибо ранее (в 30-е годы) британцы настаивали на том, что договоры Франции с восточно-европейскими странами — это опасные обязательства, связывающие Запад с непредсказуемым регионом, в котором заинтересована главным образом Германия. Англичане отказались отстаивать интересы чехов в 1938 г., но теперь ими овладело чувство тревоги