Письма. Том первый - Томас Клейтон Вулф

все, что я видел здесь, кажется скорее диким и странным, чем красивым. В большой книге, которую я купил для тебя, есть фотографии этих чудесных одеяний – это одежда, в которой каждый мужчина выглядит как император. Большой клок толстой жесткой белой шерсти или войлока с короткими рукавами, хотя большинство стариков носят его как накидку. Она сидит на плечах крестьянина самым царственным и великолепным образом – ее можно расшить по краям, на двух руках и плечах так, как это соответствует их варварской фантазии, и некоторые из украшений были великолепны. Большинство стариков носят что-то вроде тюрбана – очень красивого, из пушистой черной шерсти, – и, конечно, жесткие высокие сапоги, которые носят почти все мужчины. Боже, как же они грязны – после церкви я посмотрел на некоторых стариков, с восточными лицами, усами, раскосыми глазами, их бороды были жесткими и покрытыми грязью. Молодые незамужние женщины собрались во всем своем великолепии в другой части церкви, а молодые мужчины, я полагаю, в другом месте, хотя большинство молодых невест слонялись по рынку. Священник закончил проповедь и оставил свою клетку в стене; затем начался длинный католический ритуал перед алтарями. Люди прекрасно знали порядок службы, внимательно слушали, исполняли все молитвы, время от времени начинали петь, потом снова слушали, пока священник высоким голосом распевал по-латыни – то, что он говорил, было неразличимо и, казалось, рассчитано лишь на то, чтобы в церкви стоял странный гул. Старухи стояли на коленях на жестком холодном полу во время всей службы, там были жалкие люди в грязных лохмотьях, над всем помещением витал теплый запах сена и навоза – здесь безошибочно чувствовался запах хлева. Нигде и никогда я не видел так ясно простую и живую природу людей, как в этой церкви. Все время я думал об этом, пока они все стояли там, ощущая запах хлева и слыша о своем родстве с Богом. Когда все закончилось, они медленно вышли, тут же двое мужчин, в синей униформе, у церкви начали быстро бить в маленькие барабаны. Толпа разделилась на две части и собралась в два больших круга вокруг барабанщиков. Когда все затихли, один барабанщик отложил барабан, достал из куртки листок бумаги и начал быстро читать. Старики в шерстяных халатах стояли вокруг с мудрым видом и задумчиво попыхивали своими смешными трубками. Как я узнал позже и догадался тогда, это своего рода еженедельный официальный журнал – вероятно, с указами, законами, объявлениями о налогах и так далее. По окончании чтения обе толпы разделились и быстро направились по улице – вероятно, посплетничать, поесть или пошли по домам. Я начал искать ресторан. Меня предупреждали, что это безнадежно, что мне лучше взять с собой несколько бутербродов, потому что я не смогу есть ту еду, которую там готовят. Но такая подготовка не по мне – на площади было место с надписью «Etterem», что означает «Ресторан», и я зашел туда. Я уверен, что это самое прекрасное место в городе, потому что никого из нарядных крестьян там не было; только толстый официант в грязной белой рубашке с сальными черными волосами. А также несколько городских денди – они, должно быть, есть во всей Европе, как Мопассан изобразил их в своих французских провинциальных городках, – человек в шлепанцах, в венгерско-английским костюмом, с чувственным ухоженным лицом, с острыми усиками и сочной улыбкой, показывающей его старые жемчужные зубы. Уверен, он часто ездил в Будапешт и был большим гулякой. Таких [денди] было несколько – один пришел с лысой бугристой головой, в костюме для гольфа в клетку, чулках, шлепанцах и элегантных коричневых туфлях, в которых можно было разглядеть лицо. Это была самая чертовски привлекательная обезьяна из всех, кого я видел. Молодой парень рисовал их карикатуры за 17 или 18 центов за штуку. Все собрались вокруг, посмотрели, сказали, что очень хорошо, заказали себе портрет и, увидев его, разразились хохотом. Потом они разнесли рисунок по всей округе, показывая его своим друзьям. Я попросил его нарисовать меня – возможно, я пришлю рисунок тебе. Я узнал себя, но как будто несколько лет пробыл в аду. Он очень ловко воспользовался самыми важными моментами для преувеличения – моим заостренным носом, который я, видимо, еще не утратил, и тяжелым выступом верхней губы. Я подумал, не съесть ли мне что-нибудь, но неудачный визит в писсуар уничтожил мой голод, я заказал бутылку пива, зная, что с этим они ничего не смогут сделать. Затем я покинул заведение и стал осматривать деревню. Я вышел у церкви и пошел по грязной главной улице или дороге в направлении, противоположном тому, по которому я только что шел. Я шел прямо, мимо кладбища, мимо маленьких белых домиков, пока снова, как и раньше, не оказался на открытой местности. Ничего, кроме земли – огромной грязной земли, простирающейся в никуда. Слева от меня виднелись холмы. Я был ужасно подавлен – бесплодие, серость и однообразие этой жизни пугали меня. Мне казалось, что жизнь людей в деревне на Среднем Западе должна быть прекрасной по сравнению с жизнью здесь – я до сих пор думаю, что так оно и есть. Дорога тянулась все дальше и дальше, пока тоже не скрылась в тумане и дымке на горизонте. Я повернулся и пошел обратно к церкви. Но вместо того чтобы пройти весь путь, я свернул с главной дороги и пошел по грязной тропинке направо. Здесь за церковью раскинулась основная часть деревни, о которой я раньше не подозревал. Это одно из самых странных мест, в которых я когда-либо бывал. Все улицы, которые я видел до этого, отходящие от главной, были прямыми грязными переулками с маленькими белыми домиками, аккуратно расставленными вдоль дороги. Эта прямолинейность и ощущение открытого пространства с ужасной бескрайней землей вокруг угнетали меня. Однако, вернувшись в эту часть города, я сразу же повеселел. Маленькие грязные дороги, служащие улицами, петляли, извивались и скрещивались друг с другом в лабиринте. Маленькие белые домики были покрыты крышами из сухого связанного тростника, толщиной в фут. На тростнике рос зеленый мох. Дома были одноэтажными, возможно, с полутораэтажным чердаком – верхняя часть часто была деревянной с резными узорами. Конец дома выходил на улицу; дверной проем с очень узким деревянным навесом во всю длину дома выходил на боковой двор, где крякали гуси, а сзади всегда стояло то, что сначала показалось несколькими стогами красиво уложенного сена с приятным запахом. Потом я обнаружил, что это вовсе не стога сена, а то,