Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 1 - Игал Халфин

он один, считал, что Домовец намеренно скрывал правду, пытался занять выгодную позицию в неопределенной ситуации, был двуличным человеком. Характеристики этого оппозиционера, как и характеристики П. М. Нелогова или В. С. Витковского, указывали на некоторую злонамеренность в поведении, попытки контрабандой протащить идеи оппозиции.

Уничтожающий эпитет «двурушник», характеризующий того, кто утаивал свои контрреволюционные намерения, но исподтишка делал все, чтобы их реализовать, только начал входить в обиход. Пока он звучал несколько необычно – как «двуручник»; обратим внимание на неустоявшуюся норму правописания: пока «двурушниками» еще не заполнены газеты, стенографистка может написать не слишком знакомое ей слово через «ч». Обвинения против Домовца указывали на намечающиеся изменения в восприятии инакомыслия, трансформирующегося из честной, хоть и ошибочной позиции в скрытую, но четко артикулированную, антипартийную. Оппозиционерам, таким как Домовец, вменяли «двойное дно», внутреннее оппозиционное «я», скрывающееся под маской сомневающегося партийца.

«Чем объясняется двурушничание Домовца? – размышлял Мандельсберг. – Вчера говорил одно, все отрицал, а сегодня, когда узнали обо всем – он тогда признался, скрывая, путая, ведет себя как оппозиционер-фракционер. Мальчишество заявлять, что шел на собрание оппозиционеров как не на фракционное собрание». Третьяков изъявлял полное убеждение, «что Домовец читал секретные документы и это скрывал. Его осведомленность в оппозиционных делах и толкования вскрывают указанное. Он пал жертвой обработки Университетских оппозиционеров». Третий член организации Комвуза, Олейников, вспоминал в том же духе, как Домовец ему говорил, «что рано-ли, поздно-ли, партия согласится с оппозици[е]й, а последний манифест ЦИК-а – есть шахматный ход». Не меньше претензий было у Сиротенко: «Домовец хитрит и безбожно лжет, т. к. через короткое время говорит все различное: то он не был на собрании, то опять был и т. д.» Сказал свое веское слово и главный доноситель, Куколев: «Домовец до подачи мной заявления был очень уж „левым“, а сейчас он „правеет“, и это за короткий промежуток времени. Такие колебания приводят на мысль о его неискренности». И все же считалось, что «не задача исправить Домовца, избавить его от оппозиции, тем более что он сам во фракционности раскаивается»[979].

В конечном итоге в истории с А. А. Дремчуком Нелогов потерпел фиаско: тот его выдал. Впрочем, в ячейке Нелогов отрицал, что тянул студентов в лагерь оппозиции:

– Говорил ли Дремчуку о связи с вождями оппозиции и их встрече и проводах?

Ответ – Нет, не говорил, это ложь. Я говорил с ребятами оппозиционерами в Университете и понятно с ними говорю с позиции меньшинства. <…> Документы давать Буханову я и не думал. <…>

– Звал ли ребят на фракционное собрание?

– Говорил я Пантюхину, что есть слухи о собрании и хочет-ли он поехать. Он отказался.

– Ведешь ли открытую вербовку?

– Взгляды оппозиции разделяю, считаю нужным говорить со всяким и излагать свои взгляды. Разговоры о взглядах с товарищами оппозиционерами не есть фракционная работа, но есть оппозиционная. <…>

– Кто разбросал документы в общежитии № 1?

– Думаю, что не посторонний, а студенты оппозиционеры.

Студенты и комсомольцы, как и ранее, воспринимались и зиновьевцами, и большинством как принципиально неорганизованная масса, в которой «сам черт ногу сломит». Молодежь в этом понимании была безответственна и, в общем, почти неуловима – это эфирная стихия, и противопоставлялась она более основательной рабочей массе. Разве что какой-то троцкист не согласился бы, напоминая, что молодняк – это если не маяк, то хотя бы «барометр».

Разоблачая Нелогова, Дремчук приводил его слова: «Состою в связи с оппозиционерами, в обществе оппозиционеров сопровождал тт. Троцкого и Зиновьева на сессию и с сессии по городу. Перед этим он говорил, что „если хочешь читать материалы, то я дам“ и спросил, „что ты сделаешь после прочтения?“ Я сказал, что „сдам в коллектив“». Но даже такой ответ не остудил Нелогова, и на расспросы Дремчука он сказал, что если тот выдаст его бюро коллектива, «то я все это назову ложью. Поймаете с поличным – судите. Когда мы вызывали с тов. Морозовым Нелогова, он заявил, что это ложь». «Еще раз заявляю, что слова Дремчука – это ложь, – держался за свое Нелогов. – Кто руководит Дремчуком – я не знаю. Приписывать мне категорию друга Троцкого, за 4 дня сделался другом Троцкого. Лучше всего посмотрите кино-фильму. Ложь может быть навеяна методом. <…> Дремчуку, очевидно, все то, что он здесь говорил,– приснилось»[980].

«Нелогову нечего читать мораль, ибо он вполне сознательный оппозиционер, – считал Иван Павлович Вавилин из кабинета истории ВКП(б) Комвуза. – Из его слов видно, что с партией у него все связи порваны. Он разложился и для партии совершенно чужой». «Если тов. Нелогов заявляет, что пролетариат не созрел, я обоими руками подписываюсь за то, что Нелогову нет места в нашей партии», – добавил Драбкин.

Член партии с марта 1917 года Ф. И. Анфалов, сыгравший ведущую роль в разгроме зиновьевской оппозиции в Комвузе двумя годами ранее, считал, что «Нелогов полит-враг нашей партии. На мой вопрос, „Что вы будете делать, когда Вас исключат из партии?“ он ответил: „Мы будем вербовать бывших партийных в партию и через них будем проводить свою линию“». «У оппозиционеров есть линия, – пояснил не менее притязательный Фридман. – Сейчас, мол, пусть нас исключат из партии, а перед XV партсъездом мы подадим коллективное заявление о восстановлении в ВКП(б), и нас примут». Заявление, что они, даже если у них партбилет заберут, будит продолжать свою работу, чревато большими неприятностями для оппозиционеров, отметил Кирпиков. «Мы не легко относимся к исключению, – отрицал Нелогов. – Это Вы так смотрите плевательски на исключение. Я не являюсь чужим для партии, – заявил он напоследок. – [Скорее это] Сталин ведет по ложному пути партию. Положение оппозиции уже не такое слабое, как рисует это Бухарин». «Рабочему классу мы все мало-помалу разъясним, и они нас поймут»[981]. Постановление ЦК и ЦКК есть преступление, – отметил Очнев. – Оппозицию вы не можете политически умертвить»[982].

Оппозиционеры воспринимали исключение из партийных списков как знак отличия. «Мы изгнаны, но мы самые чистые, нам не важны формальные предписания», – говорили они себе. «Исключение из партии в нормальных партийных условиях является позорным, исключение за борьбу, за выдержанную ленинскую линию является почетным, – разъяснял доцент ИГУ Фуртичев в октябре, – товарищи, исключенные за оппозицию из партии, являются для меня такими же товарищами, как и имеющие партбилет в руках <…> подавляющее большинство из них идейные коммунисты»[983]. «Оппозиционеры строят партию будущего», – заметил в том же духе Моисей Ефимович Равич-Черкасский из Московской академии коммунистического воспитания. Им все равно, что их исключили, ведь они «олицетворяют собой ядро „подлинной“ партии»[984]. «Дело сложилось так, что бороться за взгляды Ленина при сталинском режиме нельзя иначе, как рискуя быть