Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Лора Жюно

Мы обозревали не только парижские музеи и мануфактуры, мы распространяли свои поездки на несколько лье вокруг Парижа. Были в Жуи, Виржини, Версале, где осматривали оружейную фабрику, что, кажется, не позволено иностранцам, но мы привели их с собою. Некоторые из дам хотели видеть Тампль; сколько могу припомнить, это было желание княгини Д. и герцогини Гордон. Жюно провожал их, и я помню очень хорошо, что, жестоко простудившись, я не могла участвовать в этой поездке.

Таким образом, мы посетили все наши прекрасные заведения не только с удобством, но и с особенным удовольствием. Особенно Миллен и Денон, довольно тесно связанные с нами дружескими узами, оказывали нам большее внимание, нежели, может быть, даже своим ученым собратьям.

Около этого времени Первый консул начал участвовать со своей женой в важной церемонии крещения детей. И тогда, и во время Империи он избирал кумою только ее и еще иногда, очень редко, свою мать или жену Луи Бонапарта. Он хотел, чтобы эта церемония происходила во дворце Сен-Клу, который, к большому нашему сожалению, заставил его покинуть Мальмезон или, по крайней мере, оставить его в небрежении.

Моя дочь, моя Жозефина, первая крестница Наполеона, ожидала вместе со старшим сыном госпожи Ланн окропления святою водою. Признаюсь, я с большим удовольствием услышала извещение: быть готовой вместе с дочерью, потому что кардинал Капрара, папский нунций, должен через два дня совершить крещение в церкви Сен-Клу.

Не знаю, помнят ли теперь кардинала Капрару? Это был самый хитрый из всех людей, назначенных Ватиканом для переговоров в дипломатическом кругу. Измученный вид, тонкий голос, беглый униженный взгляд — все это не мешало ему задерживать в голове своей, покрытой красной скуфьей, невероятную массу скрытности, хитрости и даже предательства. Первый консул любил его в это время и справедливо смеялся над его тонкостями, потому что не могло быть ничего проще нашей дипломатии и кто готовился угадывать наши тайные мысли, тот напрасно терял время. Генерал Ланн и генерал Жюно, посланники в Лиссабоне, генерал Бернонвиль в Мадриде, генерал Гедувиль в Петербурге, Андреосси в Лондоне, Себастиани в Константинополе — все эти люди, выбранные Наполеоном в его армии, доказывают, что дипломатия, которую поручили им, не имела надобности ни в чем другом, кроме воли того, кто посылал их. Правда, иногда суетность общества страдала немного, видя неловкости некоторых из этих господ. Есть довольно забавное описание сделанных ими ошибок в соблюдении этикета и обычаев разных дворов; но все равно я полагаю, что в то время французская дипломатия была самой успешной.

Это напоминает мне небольшой анекдот, рассказанный однажды Первым консулом в подтверждение, что принц-регент отличался хорошим вкусом; а это большая редкость для Наполеона — согласиться, что принц-регент мог сказать или сделать что-нибудь хорошее, потому что он не любил его и знал очень хорошо, что это взаимно.

Генерал Андреосси занял в Лондоне место господина Отто. Генерал был вежлив, очень вежлив и хорошо воспитан, но не знал придворного языка, потому что хотя он еще до революции вступил в дипломатическую службу, однако был тогда очень молод и не мог в совершенстве овладеть тем вежливым и предупредительным обращением, которого требуют в высшем кругу всех стран. Англия в этом отношении, может быть, самая требовательная страна в Европе; а генерал Андреосси, к несчастью, не мог исполнять этих требований. Он хотел быть вежливым; но в Лондоне не довольствуются только намерением, и оно там не может заслужить никакой признательности. О, это удивительная страна!.. Вас там очень худо примут, если вы явитесь с деревенскими манерами и самою доброй волей не делать никакого зла. Это случилось и с нашим Андреосси. Он часто виделся с принцем Уэльским, тогда наследником короны, величайшим либералом, судя по идеям, какие он высказывал, словом, истинною надеждой счастья, если б сквозь все это не проглядывали другие намерения.

Принц часто обедал с французским посланником у герцогини Девонширской и у многих других, и все были довольны им, потому что он был хотя и наследник престола, но доступен, как последний плебей, и казался готовым согласиться на всякую просьбу; но в то же время все окружавшие выказывали ему глубочайшее уважение, и народность принца Уэльского отличалась каким-то аристократическим характером, довольно странным и даже смешным. Чтобы понять эту странность, надобно было, по крайней мере в то время, знать Англию.

Генерал Андреосси, замечая, что принц обходится запросто со многими, которых сам он почитал ниже себя, думал, что можно и ему отличиться чем-нибудь подобным. Он начал разговаривать с принцем так развязно, что не знали, сердиться или смеяться за это. Принц, как я уже упоминала, посещал многие дома, где встречался с генералом Андреосси и всегда кланялся ему вежливо. Генерал хотел превзойти наследника английского престола развязностью обращения и вскоре сделался несносен принцу, который больше всего дорожил хорошим обращением и совершенной светскостью; известно даже, что он был образцом ее в Англии. Но всего больше приводила его в раздражение привычка генерала Андреосси величать его не иначе как mon prince.

— Боже мой! — сказал он однажды кому-то, кто был подле него. — Скажите, пожалуйста, генералу Андреосси, чтобы он не называл меня mon prince! Право, меня примут за какого-нибудь князя.

Но из сказанного мною не следует заключать, будто генерал Андреосси не мог появляться в самом лучшем обществе. Он, например, первый смеялся над своим гусарским обхождением с принцем-регентом, и подозреваю, что Наполеон, даже говоря, что Андреосси был виноват, оправдывал его в глубине сердца своего.

Опять отступление!.. В самом деле, я ведь заговорила о кардинале Капраре, хитром, гибком, ловком и пронырливом, а перешла к генералу Андреосси, оставив кардинала в церкви замка Сен-Клу с его шапочкой на голове, писклявым кашлем и огромными зелеными очками, которые закрывали не только глаза, но и часть щек; может быть потому, думаете вы, что он худо видел? Совсем нет: он боялся проницательного взгляда Первого консула, столь опасного для самых хитрых людей, и всего лучше казалось человеку, который не хотел быть угаданным, спрятаться от этого ужасного взгляда за какой-нибудь редут. Наполеон, зная, что у кардинала здоровые глаза, столько смеялся над ним, что очки наконец исчезли.

В день, назначенный для крещения, которое должен был совершить кардинал, мы приехали в Сен-Клу с нашими детьми. Приятно было видеть молодых матерей: самой старшей из них не было и двадцати лет, и они вели юных детей своих к алтарю