Крепость в Лихолесье - Ангина

И Гэндальф счел за лучшее в ответ только коротко кивнуть…

* * *

В «лаборатории» стоял острый, густой запах плавящегося воска — как будто здесь только что затушили большую свечу.

Гэдж сидел на подоконнике одного из высоких стрельчатых окон, прижавшись лбом к толстому, покрытому вековым наслоением пыли витражному стеклу, и смотрел вниз, на вымощенную темной брусчаткой площадку перед башней, на веер разбегающихся от крыльца садовых дорожек, на пруд, притихший в обрамлении плакучих ив, на тонкую серую ленту дороги, тянущуюся через поля и исчезающую вдали в облаках белого утреннего тумана… Орк не обернулся, заслышав за спиной мягкие, неторопливые шаги учителя.

— Ушел? — глухо спросил он, будто сам только что не провожал Гэндальфа глазами, спрятавшись за створкой полуоткрытой ставни. Саруман негромко отозвался:

— Ушел. — Он бросил плащ на лавку возле стены и присел в резное кресло возле стола.

— Куда? — спросил Гэдж без интереса.

— В Лориэн. Это эльфийская страна в долине Черноречья, кажется, я тебе о ней говорил…

— Судя по карте, это далекий путь.

— Ну, такому заядлому бродяге, как Гэндальф, не привыкать к дальним странствиям. Для него это вовсе не сопряженный с тяготами утомительный поход, так — легкая увеселительная прогулка. — Саруман задумчиво разглядывал лежащий перед ним на столе незаконченный рисунок, копию среза пораженной опухолью печени. Образец, недавно присланный доверенным человеком из Альдбурга, помещался тут же, в большой бутыли, залитый крепким вином тройной перегонки. — Завидуешь ему, Гэдж?

Орк сгорбился, обхватив плечи руками: учитель, как всегда, прочитал его чувства и мысли, будто открытую книгу.

— Я? Завидую? Чему?

— Хотя бы тому, что он свободен, как птица… и волен держать путь на все четыре стороны света. И при этом даже может не обращать внимания на все мои дурацкие советы, запреты и предостережения.

— Да ну, глупости, — хрипло пробормотал Гэдж. — С чего ты взял, что все это… имеет какое-то отношение ко мне?

— По-твоему, так уж трудно догадаться, что тебя гложет? Я же вижу, как ты здесь… томишься, Гэдж. — Саруман рассеянно передвигал с места на место склянки и жестянки с красками, шеренгой выстроившиеся на краю стола: здесь была киноварь, синопия, золотистая желть («мышьяк да сера»), сочная ярь-медянка, лазурь — в крохотной шкатулочке величиной с наперсток. — А ведь тебе тоже охота выпорхнуть наконец из гнезда и, отчаянно трепеща крылышками, устремиться навстречу небесам, ветру и солнцу… мир посмотреть и себя показать, верно?

Орк сосредоточенно соскабливал пальцем грязь с ближайшего голубого стеклышка — одного из многочисленных фрагментов в затейливом узоре витража.

— Ну… можно сказать и так.

— Понимаю.

В голосе учителя Гэджу почудилась усмешка, он резко обернулся — но нет, Саруман даже не улыбался. Его темные внимательные глаза смотрели на орка пристально и серьезно, слегка печально; повертев в пальцах мягкий графитовый стержень в берестяной оплетке, волшебник решительно отложил его в сторону.

— На следующей неделе, — отрывисто сказал он, — я вновь намереваюсь побывать в Эдорасе, и был бы рад, если бы на этот раз ты поехал со мной. Король Арвейн как раз намеревался устроить смотр войск, состязания копейщиков и ярмарку в честь Праздника Весны… Я думаю, тебе будет любопытно на это взглянуть.

— На Праздник Весны? — Гэдж на секунду не поверил своим ушам. — Ну, еще бы!

Смотр войск! Состязания копейщиков! Широкое, по-весеннему цветущее степное приволье, стройные ряды всадников в сияющих доспехах, их торжественный строй, где каждый конник по-своему прекрасен и в то же время является деталью в механизме великолепно отлаженной смертоносной машины… состязания мечников, наездников и копейщиков, азарт и шум, вопли разгоряченной толпы, подбадривающей своих любимцев, пьянящий запах пыли и степного ветра… вечером — празднество на площади, пляски и кулачные бои, ярмарка в Эдорасе, торговые ряды, наполненные всякой всячиной, от оружия и расписных глиняных кувшинов до старинных рукописей и разноцветных леденцов… До сей поры Гэджу довелось побывать на эдорасской ярмарке лишь однажды, лет пять назад, а уж о том, чтобы полюбоваться на состязания роханских всадников и воинов Марки, он и мечтать особо не смел. До сегодняшнего дня… Губы его как-то сами собой расползлись в улыбку, несмотря на отчаянные усилия сохранить вид серьезный, чопорный и вообще хладнокровно-бесстрастный. Если бы не саднящая червоточина, поселившаяся с недавнего времени в его душе, Гэдж, пожалуй, почувствовал бы себя сейчас вполне счастливым.

— Как ты думаешь, — он глотнул: слова давались ему непросто, — этот раненый, Бран, он… ну, от чего он умер? Это… я что-то сделал неправильно, да?

Саруман задумчиво сложил пальцы «домиком».

— Нет, дело, полагаю, не в этом. Видимо, что-то было «неправильно» в самом составе крови. Кровь Эстора по каким-то причинам оказалась, гм, не подходящей для организма Брана… вот как-то так.

— По каким причинам?

— Если бы я знал, Гэдж! Я пару раз проводил подобные рукодействия в Эдорасе, и оба они завершились успехом. В первый раз я брал кровь для переливания у родного брата умирающей, а в другом — в общем-то, у совершенно случайного человека… Одно могу сказать тебе твердо, дружище, если тебя это утешит — если бы мы не влили в жилы Брана чужую кровь, он бы умер наверняка. А в этом случае у него все-таки был шанс.

— Только паршиво, что напрасный.

Саруман медленно кивнул.

— Да. Паршиво. Но ты не должен постоянно об этом думать. Лик смерти страшен и отвратителен… но тебе необходимо научиться взирать на него без страха, без смущения и без… посторонних чувств вроде жалости к умирающему. Иначе бой будет проигран, даже не начавшись.

Гэдж криво улыбнулся.

— У тебя все сурово, как на войне…

— Увы, дружище. Я знаю, о чем говорю.

Саруман поднялся и подошел к орку, оперся ладонями на подоконник; его лицо, и без того прозрачно-серое от бессонной ночи, отразилось в синем, чуть выпуклом витражном стекле голубоватой грушей. Над Изенгардом рождалось яркое, как картинка, весеннее утро; первые солнечные лучи, разрезанные многоцветием витража, падали на пол горницы большими разноцветными квадратами, что придавало темной комнате причудливый, по-настоящему колдовской колорит. Выплыли из полумрака полки у северной стены, рядом обрисовались контуры кирпичной печки, неярко посверкивали грани стеклянных колб, трубок и змеевиков, обитающих на столах… Внезапно из дальнего угла раздался долгий скрипучий стон, сопровождаемый тоскливым предсмертным хрипом, и Гэдж едва не вздрогнул — но это были всего лишь старые напольные часы с механизмом гномьей работы, в незапамятные времена